Романтика неба
Шрифт:
Тегеран открылся неожиданно. Он стоял за горой, и мы увидели его только тогда, когда аэродром оказался почти под нами. Жадно всматриваюсь в кварталы иранской столицы. Город как город. Центральная часть — европейского типа: широкие асфальтированные улицы с многоэтажными домами, площадь с монументом, парк. А окраины — древние-древние, с кривыми улочками и глинобитными одноэтажными домишками, с мечетями и минаретами. У меня к такой старине особое почтение. Мудрость человека зарождалась тут.
Делаем круг. Справа из пыльного марева показалась
Сажусь вслед за ними. Рулю. Аэродром большой. По одну сторону стоят американские самолеты, по другую наши. С-47 подрулил к небольшому служебному зданию, развернулся и выключил моторы. Подкатили лимузины, захлопали дверцы, засуетились люди, встречая прилетевших. Мы встали рядом. И пока я выключил моторы, от лимузинов и след простыл.
К нам подъехал автобус. Пассажиры погрузились и уехали, а мы остались ждать своей машины.
И здесь так же, как и в Баку, к нам вышли четыре человека в штатском. Так же взяли самолет в каре и замерли, каждый на своем посту. Было сумеречно, и я не мог хорошо разглядеть их лица, но мне почему-то показалось, что на них лежал какой-то отпечаток грусти. Проходя мимо одного из них, я случайно задел локтем что-то твердое и больно ушибся.
— Ой, простите! — сказал человек. — Вы ушиблись?
— Ничего, ничего, это я виноват! — Кончиком пальца я тронул его талию. — Что тут у вас?
Незнакомец доверительно распахнул полы пиджака, сказал с усмешкой:
— Арсенал. — И взволнованно спросил: — Ну, как там у нас?
— Где? — не понял я, глядя на рукоятки пистолетов.
— В Москве! Москвич я. Снегу небось навали-ило. Хрустит, а?
И тут я догадался, что за печать лежит на лицах этих людей. Ностальгия! Тоска по родине.
— Хрустит, — сказал я. — Морозец щиплет уши. Березки в инее. И вам привет от Родины!
У незнакомца сверкнули глаза:
— Спасибо вам! Спасибо, товарищ гвардии майор!
Уже опустилась теплая южная ночь, когда за нами приехал небольшой автобус. Мы заняли места, и шофер, рванув машину, стремительно вылетел на шоссе, где все было вперемешку: шли ослики с поклажей, мчались грузовые автомобили допотопной конструкции, гордо вышагивали верблюды с вьюками, и среди них, нисколько не снижая скорости и круто лавируя, сновали юркие «виллисы» и сверкающие лаком лимузины. Мимо нас мелькали тюки, вьюки, частокол верблюжьих ног, сюртуки и шапки погонщиков. От света фар вспыхивали изумрудом глаза верблюдов и ослов, пахло конским потом, навозом и пылью. Шофер, объезжая препятствия, лихо выкручивал баранку, нас бросало из стороны в сторону, и мы, вот-вот ожидая столкновения, изо всех сил сжимали пальцами подлокотники кресел. Ну и ну! Вот это заграница!
Очнулись только, когда остановились на узкой улочке, возле небольшого двухэтажного здания с ажурными балконами, с которых нас приветствовали криками
Откуда-то из сводчатых ворот появился молодой иранец в широких шароварах и в длинном жилете, одетом поверх чистой белой рубахи. Вежливо открыл дверь, улыбнулся, сказал по-русски, с трудом подбирая слова:
— С-да-раствуй-те. Очен рад вам. Пожалста.
Он повел нас почему-то через черный ход. По узкой скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж, где нам была отведена комната с четырьмя кроватями и керосиновой лампой под потолком. Два распахнутых настежь высоких окна и просторный балкон выходили на улицу.
К нам в комнату с шумом ввалились ребята. Они были чуточку навеселе.
— Привет!
— Привет.
— Притопали?
— Как видите.
— Ну, как, вам нравится заграница?
— Еще не осмотрелись.
— Тогда пошли, мы вам покажем.
И все повалили вслед за хозяином. Иранец показал нам умывальник с «пипкой» и примитивную уборную, которой мы немало подивились: два очка в каменном полу и тут же медные кумганы для омовения. Водопровода не было. Как объяснил нам хозяин, вода в Тегеране принадлежала шаху, и населению ее развозят в бочках за плату. Есть деньги — есть вода. Нет — пей из арыка!
Мы удивлены:
— Вот так заграница!
Романов спросил:
— Есть хотите?
— Хотим.
— Ну, тогда пошли. У нас еще осталось кое-что.
В комнате у ребят кавардак. Постели примяты, пепельница на столе полна окурков. Тут же на пергаментной бумаге — остатки еды: куриные косточки, шкурки от колбасы, огрызки яблок. Рядом — опорожненный до половины графин с мутноватой шахской водой, несколько граненых стаканов и двухлитровая зеленая фляга американского происхождения, на алюминиевом боку которой по английски надпись: «Дистиллированная вода».
Мы сели за стол.
— Ну, тамада, подавай, что там есть!
И нам подали завернутую в бумагу половину отварной индюшки, хлеб и несколько луковиц. Иван Романов взял флягу, потряс ее, широко улыбнулся:
— Булькает! — и налил нам в стаканы по приличной доза. — Так будете или разведете? Чистый спирт.
Мы переглянулись:
— Так, — сказал Куликов.
Остальные молча кивнули.
— Принято единогласно!
Я поднял стакан и тут же почему-то вспомнил этого парня — возле самолета, и тех — других. И их печальные лица. Ностальгия. Страшная болезнь!
— Хлопцы, вы видели этих ребят у самолетов?
— Видели, — отозвался кто-то из дальнего угла. — Тоскуют по родине. Один кинулся меня обнимать. Как брата родного. И слезы на глазах…
— Мда! — сказал Куликов и передернул плечами. — Выпьем за Родину.
Выпили. Распотрошили индюшку. Закусывали молча. Романов взял флягу:
— Еще по одной?
— Нет, хватит.
Куликов задумчиво обгладывал косточку.
— Ну, а зачем же мы сюда прилетели, кто скажет? Маршал ничего не говорил?