Романы. Рассказы
Шрифт:
— Что вы, Мурад Гугасович! На московских и ивановских фабриках передовые работницы обслуживают по сорок восемь и больше станков. Разрешите уж попробовать!
— Я ничего не понимаю, — признался растерянно помощник мастера. — С такими людьми, как здесь, мне никогда не приходилось сталкиваться. Что ж, попробуй, я помогу тебе, но боюсь, что не выйдет у нас ничего.
— Обязательно выйдет! — с уверенностью ответила Аракси.
Однажды в цех вошел главный инженер комбината. Ремонтник Асланян, недавно приехавший из Каира, поклонился ему чуть ли не до пола. Асланян так же раболепно кланялся всем начальникам, чем немало смешил рабочих.
— Что ты кланяешься начальству в три погибели, словно раб?
Асланян недоуменно посмотрел на Саряна.
— Как же иначе? Они ведь начальники.
— Ты забываешь, приятель, что находишься в Советской Армении, а не в Каире, — сказал Сарян и отошел.
Асланян растерянно смотрел вслед Саряну, не понимая, что тот хотел этим сказать.
Наконец приехала Астхиг, но одна, без Такуи.
Саряны поселились в просторной комнате в доме комбината. Астхиг была возбуждена. Все, что она видела за это время, — улицы, дома, театры, музеи, — все приводило ее в восторг. Она особенно была восхищена советскими женщинами и, приехав к мужу, без конца говорила о них.
— Ты понимаешь, они всё делают наравне с мужчинами и получают одинаковый заработок! Вот это жизнь! А какие замечательные люди Сирануш, Апет, Заназан! Наша Такуи так привязалась к ним — ни за что не хотела поехать со мной. Она уже немного понимает по-русски. Нет, ты подумай, Мурад: через каких-нибудь пять лет Такуи окончит институт и будет учительницей! Ах, зачем мы не приехали раньше! Может быть, и мне удалось бы учиться.
— Что об этом говорить! Ты же знаешь, что нельзя было, — с досадой ответил Мурад. «Разве я всю свою жизнь не мечтал об учебе?» — подумал он.
— Я тоже решила работать, — заявила Астхиг. — Попрошу Мурада Апетовича устроить меня куда-нибудь. Если по моей специальности швеи не найдется работы, то пусть возьмет меня на фабрику, поступлю на какие-нибудь курсы, только сидеть без дела не буду.
— Работа-то найдется, да я не понимаю, зачем тебе работать! Моего заработка вполне хватит на нас троих, мы с тобой не в Ливане живем.
— Здесь люди работают не только ради денег, Мурад. Оказывается, в жизни есть еще и другие радости, о которых мы с тобой даже и не подозревали.
— Да, Астхиг, многого мы еще с тобой не понимаем, но, думаю, скоро поймем. А если ты твердо решила работать, то, пожалуйста, я не возражаю.
Через несколько дней Астхиг поступила на швейную фабрику закройщицей.
Эпилог
«12 декабря 1948 года
Бейрут, Ливан
Дорогой Мурад!
Письмо твое получил, спешу с ответом. Я очень рад твоему бодрому и восторженному настроению. Ты счастливец. То, о чем мы так долго мечтали, для тебя наконец осуществилось.
Мы не могли выехать не только из-за болезни нашего малютки — кстати сказать, он уже выздоровел, — но и еще по целому ряду непредвиденных обстоятельств, о которых я и собираюсь тебе написать.
После вашего отъезда вновь развернулась бешеная пропаганда против нашего возвращения на родину. Какие только гнусности не выдумывали дашнаки, чтобы задержать несчастных
Недавно дашнаки устроили новую провокацию, удивившую даже видавших виды провокаторов. На этот раз были выпущены на сцену два бандита, которые якобы уехали в Советскую Армению и вскоре удрали оттуда через турецкую границу, «не вынеся зверств». Дашнаки уверяли, что турки приютили этих страдальцев, дали им возможность оправиться от перенесенных ужасов и разрешили им ехать, куда они хотят.
Вот тебе и трогательное братство между волками и ягнятами в новом издании! Однако, как видно, дашнаки на этот раз перестарались для своих хозяев. Этому никто не поверил. Иначе и не могло быть. Они не учли, что большинство армян, живущих здесь, испытало на себе «милосердие и сострадание» турок. Получился скандал.
Когда газеты и радио стран Ближнего Востока, словно по сигналу, схватили за хвост новую «утку» и стали раздувать эту провокацию на все лады, народ заволновался. Люди стали требовать, чтобы эти «очевидцы» сами рассказали обо всем том, что они видели.
Делать было нечего, дашнаки были вынуждены собрать армян в Бейруте. Председателем собрания выдвинули преподобного отца Смпада.
После его длинной и путаной речи я не вытерпел и попросил слова. Как только я начал говорить, его хладнокровия хватило лишь на несколько минут. Смпад перебивал меня, кричал, как уличный торговец. Правда, на этот раз я его не щадил, рассказал все, что знал о нем. Напомнил, что он и раньше подавал большие надежды на то, что рано или поздно продастся сам и с легкостью продаст свой народ тому, кто больше заплатит, что он с таким же усердием, с каким сейчас проповедует протестантизм, когда-то сотворял намаз в магометанской мечети…
Дашнакские молодчики, присутствовавшие на собрании, на первых порах молчали.
Но когда я заявил: «Пусть его священство расскажет здесь о том, как он продал своих товарищей в детском доме для сирот и за счет их страданий купил себе право учиться в колледже», — шум поднялся неописуемый. Смпад окончательно растерялся. Видя его беспомощность, дашнаки бросились на сцену, стащили меня вниз, свалили и стали бить. Мои друзья вступились за меня. Началась общая свалка. Дашнаки пустили в ход ножи, несколько человек было тяжело ранено и один убит на месте. Я чудом спасся. Подоспела полиция, раненых и меня, всего избитого, отвезли в больницу.
Полиция возбудила уголовное дело против меня как против зачинщика общественного беспорядка. Сейчас трудно еще сказать, чем все это кончится.
Так или иначе, собрание было сорвано. Но дашнаки спустя несколько дней организовали новое собрание. На этот раз были приняты все меры предосторожности. Людей пропускали только по пригласительным билетам, заранее розданным, вход охранял наряд полиции.
После того как «очевидцы» развязно, как выученный урок, рассказали об «ужасах» в Советской Армении и председатель хотел закрыть собрание, с места поднялся наш пекарь Самуэл. Самуэл — всеми уважаемый, правдивый человек. Председательствующий посчитал неудобным не дать ему слова, тем более что Самуэл до сих пор ничем не проявлял симпатий к коммунизму и не поощрял уезжающих на родину.