Романы. Рассказы
Шрифт:
Каждое утро чуть свет Мурад тихонько вставал и уходил из дому: только бы не завтракать у Астхиг! Он по нескольку раз обходил фабрики и мастерские города, часами простаивал у окошек по найму, готов был взяться за любую работу, но везде получал один и тот же ответ:
— Работы нет.
По вечерам, усталый и злой, Мурад возвращался к Астхиг, каждый раз давая себе слово, что не вернется больше сюда, если завтра же не найдет работы. Здесь на циновке он находил оставленную ему долю завтрака и, будучи не в силах переносить
Мушег чувствовал себя не лучше. Найдя свою единственную сестру после стольких лот разлуки, он мучился тем, что отнимает у нее последний кусок хлеба. Радость первых дней встречи исчезла, уступив место жестокой действительности.
По вечерам, ожидая возвращения Астхиг с работы, товарищи садились на гнилые ступеньки крыльца и молчали; разговаривать было не о чем. Лишь однажды Мушег начал со злостью говорить:
— Я готов броситься на первого встречного богача и задушить его! Сидят, мерзавцы, на золотых мешках, а ты тут подыхай с голоду!..
— Чепуха! Ничего ты этим не добьешься: заберут и сошлют на каторгу — вот и все, — мрачно ответил Мурад.
— Где же выход? — спросил Мушег.
— Ты спрашиваешь, где же выход?
Мурад помолчал. На миг перед ним встала сцена гибели любимого учителя. Турецкие бандиты уже навели дула немецких карабинов на учителя. Сколько осталось ему жить — секунда, может быть, самое большее, две-три. Он стоит такой же спокойный, как всегда. И Мураду показалось, что его судьба, и судьба учителя, и все, что произошло в его жизни и жизни всего их городка, всех людей, окружавших его, — это тоже история, но о ней ничего не говорили в школе, и ее он должен понять сам.
Мурад провел рукой по пряди волос, упавшей на лоб, и в упор, серьезно посмотрел на Мушега.
— Ты помнишь последние слова учителя?
Мушег вздрогнул, точно от боли, и, не задумываясь, подтвердил:
— Да, помню!
— Вот в этом и есть, как видно, выход.
— Но мы же боролись.
— Значит, недостаточно, вернее — не так, как нужно.
— Кажется, мы с тобой все перепробовали, — Мушег вспомнил крепость, детский дом, забастовку в Греции. — А где же результат? Снова оказались у разбитого корыта.
— По-моему, выход для всего человечества один: этот путь избрали рабочие и крестьяне России.
— Пока здесь будет так же, как в России, — вздохнул Мушег, — до тех пор мы успеем десять раз подохнуть с голоду.
— Ну что ж, не велика потеря. По мне, например, и плакать некому, — криво усмехнулся Мурад.
Опять наступило молчание.
В этот вечер Мурад заметил исчезновение единственной в доме занавеси, которой они покрывались, а на следующий день утром случайно подслушал разговор старухи с Астхиг.
— Чем же кормить-то своих будешь? — спросила старуха. — Хоть бы ты жалованье вперед попросила, может, и дали бы.
— Ах, тетя Шнорик! Я уж за целый месяц вперед взяла,
— Господи, да неужели ты не понимаешь, что ничего не осталось?!
— Ну и жизнь, будь она трижды проклята! — сквозь слезы воскликнула Астхиг.
Она ушла на работу, не позавтракав.
Мурад решил больше не возвращаться в дом Астхиг. Перед тем как совсем уйти, он написал письмо Качазу и оставил на столе записку Астхиг.
Часа два он толкался на базаре в надежде заработать на кусок хлеба. Он предлагал хозяйкам отнести им домой корзинки с покупками, как это делал когда-то в городах Малой Азии, в Сивасе и Кайсери, — но тогда он был подростком и женщины часто и охотно ему разрешали это, а сейчас, взглянув на взрослого человека с небритым лицом, с опаской отворачивались от него. Только какой-то крестьянин, поймав голодный взгляд Мурада, протянул кусок лепешки. Мурад нерешительно взял лепешку и пошел с базара.
Голод… Мурад был голодным уже давно. То, что он пережил сейчас, было страшнее голода. Это было бессилие сильного, крепкого человека. Он искал работы — ее не было; он голодал — но в карманах были одни дырки; он шел к людям — но люди отворачивались от него или только подавали милостыню; он хотел жить — ему говорили, что он не имеет на это права.
Он швырнул лепешку и быстро зашагал по направлению к морю. Ему хотелось быть одному. Он шел, шатаясь, как пьяный; мысли в голове путались, перескакивали с одного предмета на другой и ни на чем определенном не могли остановиться. Он не замечал людей, сутолоку на оживленных грязных улицах, прилегающих к порту.
Вдруг кто-то окликнул его из открытого окна. Удивленный, Мурад остановился. У окна маленького дешевого ресторана за столиком сидел человек в европейском костюме, без пиджака; перед ним стояли графин с водкой и разные закуски.
— Да заходи, не стесняйся, — широко улыбаясь, пригласил незнакомец, заметив нерешительность Мурада.
Мурад робко зашел в зал.
— Что, не узнаешь? Мы ведь старые знакомые… Да ты садись, не стесняйся. И незнакомец показал на стоявший рядом стул.
— Простите, но я вас не знаю… — нерешительно начал Мурад, пристально вглядываясь в красное от водки лицо незнакомца.
— Как это не знаешь! Ты, надеюсь, моего покойного друга Ашота помнишь?
— Узнал, Левон, кажется? — На лице Мурада появилась слабая улыбка.
— Он самый. Садись. Хочешь водки?
— Нет, я не пью. — Мурад решительно отвел руку Левона от графина.
— Вот уж напрасно! В этом смысл жизни. — Левон наполнил свою рюмку. — Впрочем, вряд ли ты поймешь. По крайней мере, позавтракай со мной, вот рыба, зелень.
Голодный Мурад не заставил себя долго уговаривать и принялся за еду.