Романы. Рассказы
Шрифт:
Мурад, душа моя, ты не унывай, вспомни песню ашуга Джавани, которого мы когда-то так любили:
Как дни зимы, дни неудач недолго тут: придут, уйдут, Всему есть свой конец: не плачь! Что бег минут — придут, уйдут. Тоска потерь пусть мучит нас; но верь, что беды лишь на час. Как сонм гостей, за рядом ряд, они снуют: придут, уйдут.Согласись,
Я живу сносно, и не только потому, что имею работу, нет. Здесь, во Франции, много нового и интересного. Во многом нужно разобраться, и в этом мне помогают мои друзья французы, в особенности один из них — Нодье, о котором при случае напишу более подробно.
Передай мой горячий привет и пожелание всякого рода благополучий, если только они могут быть вообще в нашей жизни, Астхиг. Помнит ли она меня?
Посылаю вам триста франков. Если дела ваши не поправятся, то напишите, при первой возможности пришлю еще.
Ваш Качаз».
Прочитав письмо брата, Мурад улыбнулся, — он далеко не одинок. Как мог он так думать!
Мурад чувствовал непреодолимое желание с кем-нибудь поделиться своей радостью. После работы он пошел прямо к Астхиг и рассказал ей о письме Качаза, но постеснялся дать ей прочитать.
— Покажи же мне это письмо, — ласково попросила Астхиг. — Я совсем не помню Качаза.
Мурад не устоял и протянул ей письмо.
— Вот уж не знала, что я являюсь частицей прекрасного мира! — засмеялась Астхиг. — Представь, до сих пор об этом мне никто не говорил.
— Ну, так я скажу, по крайней мере, буду первым, — преодолевая смущение, начал Мурад.
— Если на то пошло, то первый все же Качаз.
Мушега дома не было. Мурад, набравшись смелости, предложил Астхиг прогуляться за городом. Она согласилась.
Солнце давно уже зашло, сумерки сгустились, но было душно, как и днем; ни малейшего дуновения ветерка, все вокруг словно застыло, замерло. Мурад взял Астхиг за руку, и они молча поднялись на Зеленый мыс, где в пышных садах укрывались виллы и загородные дома богачей. Здесь было чуточку легче дышать.
На одном из холмов Мурад предложил Астхиг отдохнуть. Они уселись прямо на траве.
Внизу мерцали тысячи городских огней, а чуть подальше тянулась безбрежная морская гладь. Узкая лунная дорожка светилась, дрожала на поверхности темной воды, и лишь изредка ее пересекала одинокая лодка.
— Как красиво и тихо вокруг! — радостно воскликнула Астхиг, как будто первый раз в жизни увидела море ночью.
— Да, красиво, только жаль, что люди несчастны, — тихо сказал Мурад, устремив взгляд вдаль.
— Ты много видел, много знаешь, — скажи: почему же это так?
Мурад обернул лицо к Астхиг и улыбнулся. Может быть, в темноте она даже не заметила его улыбки. Это не важно, ему захотелось сейчас рассказать очень многое этой девушке. Но рассказать это надо просто и понятно.
— Трудно ответить. По-моему, потому, что есть бедные и богатые, одни работают из последних сил, а другие, ничего не делая, пользуются их трудом.
— Но ведь так было всегда?
— Может быть, но так не должно быть, это несправедливо. Еще в Стамбуле старик Мисак говорил: «Все создано нашими руками, а мы нищие». Тогда я плохо разбирался в этом, но сейчас, — Мурад сжал кулаки, — но сейчас… — ему казалось, что эти кулаки со всей силой опускаются на плечи Смпада, Манукяна, хозяина булочной в Стамбуле, на тех, кто убил его деда и мать, кто отнял у него отца, детство, кто лишил его настоящего и будущего, — сейчас надо бороться, Астхиг! Надо отнять все у богачей, организовать новую жизнь, и тогда все, все будут счастливы.
— Какой ты смелый, Мурад! Мне даже страшно за тебя. Брат рассказывал, как ты в Афинах руководил забастовкой и попал в тюрьму. — Астхиг любовно посмотрела на загоревшее, решительное лицо Мурада и заметила, что у него как-то особенно блестят глаза.
— Положим, я не руководил забастовкой, а только участвовал в ней, как и все.
— Смотри, Мурад, хоть здесь не впутывайся ни в какие забастовки, нам и так несладко живется. Я очень тебя прошу!
— Если нужно будет бороться, я буду бороться, сколько хватит сил.
Мурад задумался о том, как трудно людям завоевывать счастье. Мысли же Астхиг унесли ее в далекое детство, в родную долину, где она жила, как ей сейчас казалось, в мире сладкой мечты. Она вспомнила свою нежную дружбу с подростком Мурадом. Он сидел сейчас с ней рядом, такой суровый, и так просто говорил о вещах, о которых она сама боялась даже подумать. Перед ее глазами вереницей прошли, как живые, образы родных и близких людей. Отец, мать, подруга Аместуи, бабушка Мурада — добрая Такуи, Сирануш, Апет и его мать — тетя Заназан.
— Как ты думаешь, Мурад, — вдруг, словно проснувшись от приятного сна, спросила она, — что стало с Апетом? Добрался ли он до русских? Жива ли красавица Сирануш?
Мурад не сразу ответил Астхиг. Всякий раз при воспоминании о своих близких где-то внутри возникала щемящая боль. В самом деле, где они?
— Не знаю! — наконец, вздохнув, сказал он. — Апет был храбрым человеком, он молодой, не то что отец, может быть, и спасся. Да, я забыл тебе сказать: твой брат, живя у турок в нашем городе, узнал, что в ту страшную ночь после падения крепости Апет добрался до сыновей Османа, отомстил им и увез оттуда Сирануш… Впрочем, турки могли убить их позже, в горах, или они просто умерли с голоду.