Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
— Замолчи! Замолчи! — побагровев, воскликнул Соэмон, у которого от таких речей лопнуло терпение. — Да чтобы я согласился на такое грязное дело! Вот что, проваливайте-ка подобру-поздорову, а ежели сами не уйдете, я вас обоих вышвырну!
— Ну и дела! Зарубит еще, чего доброго! — испугался Бокуан.
Однако Гэнроку, посмеиваясь, встал, подобрав полы легкого кимоно, повернулся к Соэмону тылом и выставил свой заголенный волосатый зад:
— А ну, давай, руби! Я тоже не кто-нибудь, а Гэнроку Исия! Ишь, грозить вздумал! Поди-ка с задницей моей справься сначала! Говорят, Гэнроку скряга, да для такого
Стоявший рядом Бокуан с ужасом наблюдал, как у него на глазах разворачивается скандал, чреватый кровопролитием, поскольку Гэнроку, как видно, вконец распоясался, позабыв о приличиях.
Тем временем обитатель соседнего дома, с виду молодой еще мужчина, зажег курительницу от комаров и вышел на веранду, обмахиваясь веером. Ночь была душная, и спать совсем не хотелось.
Гэнроку орал так громко, что заинтересованный сосед спустился во двор, подошел к забору и заглянул через него. Крики его долетали через изгородь на улицу, так что и прохожие в переулке, наверное, останавливались послушать. Сочувствие шевельнулось в его груди.
Мужчину звали Дэнкити Омия. Он числился ремесленником и переехал в этот дом всего десять дней назад, но в действительности под личиной горожанина скрывался Сёдзаэмон Оямада, в прошлом вассал дома Асано.
— Да ладно уж, Гэнроку, не горячись так. Ты бы поговорил по-хорошему… — пытался успокоить своего разбушевавшегося спутника Бокуан, но тщетно.
— Как же! С таким, небось, по-хорошему не договоришься! Он, вишь, норовит человеку на глотку наступить! Пусть меня зарубит, пусть! Он может, я знаю! Что ж, плохо ли погибнуть от руки самурая?! Можно считать, что жизнь прожита не зря!
— Да погоди ты! Погоди! — уговаривал Бокуан, прикидывая, что, если дело дойдет до стычки, то все его планы пойдут кошке под хвост и те дела, которые еще можно было бы сейчас уладить, станет уладить невозможно. Он уже немного жалел о том, что взял с собой этого скандалиста.
Соэмон, сообразив, что просто зарезать кого-то все-таки не то же самое, что зарубить на поединке, на время был повергнут в смущение воплями противника: блеф его не удался и теперь он, схватившись за меч, только свирепо пялил глаза на Гэнроку.
— Иди-ка отсюда! — позабыв о правилах приличия, сдавленным голосом прошипел Бокуан, хлопнув Гэнроку по плечу.
— Во… вот ведь каков нахал! Вы уж меня извините, сударь, не сдержался. Ладно, сегодня на этом закончим, пожалуй. Можем и уйти.
— Только вот…
— Что «только вот»? Иди, иди! — напутствовал его хозяин, все так же грозно глядя на управляющего, но при этом будто бы даже подмигнув.
Гэнроку с кислой миной спустился во двор с веранды и пошел прочь. Порядком струхнувший Бокуан, суетливо потирая руки, приговаривал:
— Надо же, вот балбес какой!.. Я-то хотел все по-хорошему уладить, да где там! С таким грубияном каши не сваришь…
— Что уж теперь!
— Нет, вы, наверное, сердитесь, что я его привел… Примите мои извинения.
— Да нет, это я должен извиняться. Мне даже слушать от вас такое неловко… Я ведь лишнего себе позволил — нехорошо получилось…
— Ну, вообще-то вы правильно держались!
После
Наконец Бокуан несколько приободрился. Он помолчал, пуская струйки сизого дыма.
— Что-то я засиделся… Этот Гэнроку, конечно, тут вел себя безобразно. Но, может быть, в конце концов вы все-таки соизволите передумать, — наконец сказал Бокуан, выбивая из трубки пепел и постукивая чашечкой чубука о края жаровни.
Обращение, что и говорить, было вежливое, даже заискивающее.
— Ну, вот что… — начал Соэмон с таким видом, будто хотел сказать: «Опять вы за свое!» — Может, вы и хотели как лучше, но разговор на этом окончен.
— Это ваше последнее слово? — с убитым видом спросил Бокуан. — Значит, напрасно я старался, все попусту? Ну, коли так, мне здесь больше делать нечего.
Тем не менее уходить он не торопился.
Глядя из-за изгороди, Сёдзаэмон Оямада видел, что, столкнувшись с упорством хозяина, медицина оказалась бессильна. После этого разговор принял совсем другое направление, и к больной теме уже не возвращались. Свидетельством тому можно было считать требование Бокуана поскорее заплатить просроченную плату за квартиру и перебраться куда-нибудь еще, освободив помещение. Правда, это бесцеремонное требование Бокуан высказал весьма мягко, подбирая соответствующие выражения. Однако, как показалось Сёдзаэмону, хотя домовладелец и прикидывался обходительным, здесь-то и проявлялась его истинная сущность: он просто не мог удержаться от того, чтобы жестоко не уязвить собеседника.
В сердце молодого самурая вскипело негодование. Он уже хотел зайти к соседу, бросить на стол деньги и сказать, чтобы тот завтра перебирался на другую квартиру, но решил, что такое вмешательство будет выглядеть слишком навязчивым и в данный момент поддаваться благородному порыву, пожалуй, не стоит.
Сосед, должно быть, только притворяясь спокойным, отвечал, что все сделает как сказано, и на том распрощался с Бокуаном, после чего с грохотом стал задвигать ставни-амадо. Сёдзаэмон потихоньку покинул наблюдательный пост у изгороди и возвратился к себе на веранду. Народ, собравшийся в переулке у ворот, тоже понемногу расходился, стараясь не шуметь, — только иногда поскрипывали под ногами рассохшиеся доски, покрывавшие сточные канавы.
Вскоре после того во мраке над кровлями бедного квартала, что смыкались и наслаивались друг на друга, по-летнему яркой россыпью загорелись звезды Серебряной реки, бескрайнего Млечного Пути.
Сёдзаэмон, сидя на веранде и обмахиваясь веером, невольно прислушивался к тому, что делается в доме у соседа. Оттуда доносился приглушенный плач девушки и бранчливый голос ее отца, бросавшего раздраженные отрывистые упреки. Сёдзаэмон снова не мог сдержать негодования, вспомнив о бессовестном домовладельце. Ведь сосед по своему положению не так уж отличался от него самого. Такой же, в сущности, ронин. Как знать, может быть, и сам он, Сёдзаэмон, когда-нибудь так же будет горе мыкать…