Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

Осараги Дзиро

— Рыцари чести!

Хёбу поджал губы, с трудом сдерживая одолевавшие его чувства. Перед его горящим взором во мраке ожил благородный и величественный образ Хэйсити Кобаяси, мелькнули силуэты тех, кто был вместе с ним. Слезы невольно навернулись на глаза.

— Значит, «рыцари чести»? — трижды пробормотал он себе под нос и беззвучно рассмеялся.

Отступивший было недуг вернулся, и с той ночи жар вновь опалял изнутри его иссохшее тело.

Ёсиясу Янагисава у себя в покоях, покуривая серебряную трубочку, с непроницаемым выражением на лице читал шуточные надписи, которые он велел верным людям тайно переписать со стен в городских кварталах. Кольца дыма дробились над фонарем и в зыбких бликах поднимались к потолку.

Янагисава уже определил свою позицию — к мести ронинов он относился

неодобрительно. Что сделано, то сделано, однако человеку мудрому должно быть очевидно, что надо искать выход из создавшегося положения и поскорее со всем покончить.

Замешательство, в которое его повергла весть о вылазке ронинов, осталось в прошлом. Прожженный политик мобилизовал весь свой недюжинный ум, чтобы выбраться из бездны, куда его вовлекал этот инцидент, и теперь, оставаясь в безопасности, из укрытия отстраненно наблюдал, как суетятся и гомонят вокруг союзники и враги. В такой момент нужен был холодный и здравый рассудок, чтобы вывести общество из кризиса без потерь.

А остряки из народа, авторы анонимных стишков, постарались на славу. Кое-что ему понравилось — например, вот такая кёка: [204]

У вельможи в дому остались шелка на постели и нарядный халат — только сам он на куче угля проливает горькие слезы…

Янагисава отлично понял заложенный в стихотворении юмор, обращенный, конечно же, исключительно к Кире, поскольку здесь обыгрывался образ этого лукавого и напыщенного царедворца. Он представил себе чопорного старика, выскакивающего ночью из постели и в панике бросающегося наутек. Ему было жаль Киру, но удержаться от смеха было невозможно. Приятно было сознавать, что он поднялся до таких артистических высот — точно уловил сатирическую подоплеку стихотворения.

204

Кёка — шуточное стихотворение в форме танка (31 слог в размере 5-7-5-7-7).

Что ж, промолчим насчет случившегося — авось само собой забудется…

В этом мире очень важно не выказывать слишком открыто свои эмоции. Что бы там ни было, поток в конце концов все равно вынесет куда следует. Часто появляясь в сёгунском замке, Янагисава и там не высказывал прямо своего мнения. Его противников это явно ставило в затруднительное положение. Зацепиться им было не за что, оставалось только беспорядочно шуметь и галдеть.

Сёгун же, задаваясь вопросом, как быть, превыше всего ценил мнение Ёсиясу Янагисавы. До его высочества тоже, конечно, доходили отголоски общественного мнения, и у своего фаворита он искал совета и помощи с намерением облегчить судьбу ронинов из Ако. Однако тот с многозначительной улыбкой неизменно отвечал, что торопиться некуда. То, что он не только перед сёгуном, но и в других местах хвалил ронинов за вассальную верность, было тоже невредно. Пожалуй, за верность их и впрямь следовало похвалить. Однако же похвалы похвалами, а закон нужно соблюдать неукоснительно, чтобы ни у кого сомнений на этот счет не оставалось. Пройдет некоторое время, и все осознают разницу между верностью и законом. Блюсти, конечно, надо и то, и другое — и менять сии принципы никак нельзя. Так оно и останется во веки веков. Не видеть этого могут только глупцы, ослепленные своими эмоциями. Пусть даже и есть такие, что понимая, какая непреодолимая стена ожидает их впереди, все же преисполняются решимости прорваться, пробить стену, то большинство, которому гарантировано существование в тесном мирке, отгороженном этой стеной, их надежд не разделяет. Они не того полета птицы, довольствуются тем, что дано. В тот миг, когда такой храбрец заносит меч, веря, что делает это во имя справедливости, он тем самым подспудно удостоверяет правомерность того ограниченного мирка, в котором ему и даны гарантии на жизнь. И эмоции его действенны лишь внутри этого мира.

Янагисава, посмеиваясь,

еще раз перечитал шуточные стишки. Наконец ему надоело, и он лег в постель. Смазливая молоденькая служанка кокетливо приблизилась к ложу.

— Погаси фонарь, — приказал Янагисава.

Во тьме, где слышалось только дыхание утомленной красотки, он еще некоторое время лежал с открытыми глазами, не в силах уснуть. Стишки, которые он только что читал, оказались на редкость прилипчивые — так и вертелись в голове. Казалось, где-то во мраке зимней ночи слышится приглушенный смех сотен тысяч горожан. Ощущение было очень странное. Янагисава был не из пугливых, но вдруг не то во сне, не то наяву этот хохот многотысячных толп превратился в огромный ком и взорвался с оглушительным грохотом.

В ужасе он подскочил на ложе. Немного опомнившись, растолкал служанку и велел зажечь огонь. Он подумал о том, что особые представления самураев о вассальной верности каким-то непостижимым образом соотносятся с неразличимыми голосами сотен тысяч людей, которые в шуточных надписях на стенах выражают свою горечь и недовольство.

— Что-то не спится, — сказал он будто в оправдание, когда служанка зажгла фонарь и обернулась к господину. — Не знаешь ли какой-нибудь интересной истории?

Ранняя весна

Вскоре снег окончательно растаял под струями ливня. Наступили погожие дни. Над городом раздавалось гудение и верещание воздушных змеев. [205] Ребятишки вовсю веселились, не дожидаясь наступления Нового года. Робко проглянуло сквозь облака солнце, и видно было, как истончился лед на пруду. С каждым днем солнечные лучи все жарче пригревали плечи и воротники накидок-хаори. Люди стали поговаривать, что где-то уже показались бутоны на ветвях сливы. [206]

205

По традиции в Японии принято в новогодние дни запускать воздушных змеев, которые иногда делаются с трещотками и гудками.

206

По старому, лунному календарю Новый год наступал на месяц с лишним позже, чем по солнечному, и считался первым праздником весны. В центральной и юго-западной Японии слива зацветает уже в первый месяц по лунному календарю.

В народе все гадали, какую позицию займет сёгун в отношении ронинов. Никаких новых вестей о том, что в замке принято какое-либо решение, пока слышно не было. Известно было только, что князья Мацудайра и Мори, которым поручено было принять по партии ронинов, посылали запрос членам Совета старейшин относительно своих подопечных. Главы кланов Мацудайра и Мори оказались в затруднительном положении: они не знали, к чему склоняется сёгун, и поэтому не могли определить, как, собственно, им следует обращаться с пленниками. На следующий день после того как ронины были им официально переданы, они направили посланцев к члену Совета старейшин Инабе Тангоноками, дабы прояснить некоторые деликатные моменты.

В запросе от князя Мацудайра говорилось следующее:

— «По прибытии в мою центральную усадьбу вверенных мне десяти человек все они были помещены поодиночке в комнаты огороженного казарменного барака моей дружины. Разумеется, к ним была приставлена стража. Завтра они будут переведены в другую усадьбу, в квартале Мита.

— Хотелось бы знать, следует ли давать прописанные врачом лекарства, если кто-либо из подопечных почувствует себя плохо?

— Что делать с подопечными в случае легкого недомогания?

— Разрешать ли подопечным ношение положенных к одежде верхнего и нижнего кушаков?

— Что делать, если подопечные желают воспользоваться гребнем, пинцетом, ножницами или веером?

— Можно ли предоставлять зубочистки, если они пожелают таковыми воспользоваться? А также следует ли им за едой выдавать укороченные палочки или нет?

— Что делать, если они потребуют письменный прибор и бумагу?