Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
Ему показалось, что за ним кто-то идет. Вдоль улицы тянулась черная глинобитная стена. В низко нависшем весеннем небе чернела кровля храма. С одной стороны улица была тускло подсвечена отсветами из окна сторожки. Свет пугал Хаято. Сейчас он боялся встречаться с людьми — потому чуть раньше, дойдя до своего дома, и повернул обратно.
Он видел в окне лицо и плечи Осэн. Если бы он тогда зашел в дом, то убил бы ее. Это точно. Зарубил бы на месте. Просто зарубил бы. «Хорошо, что вовремя ушел», — отчужденно рассуждал он в какой-то странной полудреме.
«Но почему? Вроде бы я не
Бормоча себе под нос, Хаято шел и шел, чувствуя, что ему жалко самого себя. Слезы наворачивались на глаза. Но тут он спохватился, устыдившись своей слабости, и сердце его вновь превратилось в кусок льда. Слезы ушли, а на смену им вскипала, как вал прибоя, изначально гнездившаяся в его душе беспричинная и буйная ярость. Хаято тщетно пытался совладать с собой, и сердце его вело незримую борьбу с демонами.
Хаято не появился и когда Осэн, уложив волосы в прическу, завершила ужин. Было уже поздно. Она постелила футон и легла. Было грустно и тоскливо. В печальном ожидании она забылась тревожным сном. Посреди ночи ее разбудил прозвучавший в тиши скрип колодезного ворота — кто-то плескал водой у колодца.
Осэн встала с постели. Сёдзи раздвинулись, и вошел Хаято. Она поразилась смертельной, куда больше обычного, бледности его лица.
— Припозднился… — тихо сказал Хаято.
— Где был?
— Да так…
Вероятно, ему ужасно хотелось спать. Надев протянутый Осэн ночной халат, он повалился на футон и тут же, словно уставший от игр ребенок, громко захрапел, провалившись в глубокий сон.
Наутро Осэн спросила, не заходил ли он вчера вечером мимоходом во двор. Хаято все отрицал, но Осэн по глазам видела, что он говорит неправду. Поскольку это все равно ничего не меняло, на том расспросы и прекратились. Когда на следующий день она услышала, что на перекрестке Нихонэноки вчера ночью был зарублен какой-то бравый самурай, Осэн и в голову не пришло связать это событие с поздним приходом Хаято…
Гунэмон Оно, получив подряд на ремонт глинобитной стены вокруг императорского дворца, срочно отправился на переговоры с бригадиром артели штукатуров, поскольку назавтра надо было уже приступать к работе. Договорились они быстро, и на следующий день рано утром должны были прибыть рабочие. Однако под вечер тот же самый бригадир пришел к Гунэмону и сказал, что просит прощения, но контракт придется отменить — рабочих собрать не удается. Гунэмон был занят другими делами и, посетовав на вопиющую безответственность бригадира, в конце концов махнул рукой: что делать, если не удается найти рабочих?! Разумеется, он решил поручить это дело другому мастеру.
Но и другой бригадир, к которому он обратился с предложением, уже согласившись было прислать людей, все же прислал посыльного сказать, что тоже отказывается.
Гунэмон рассвирепел:
— Да что же это за безобразие! Ведь завтра уже приступать к работе — мы ж говорим накануне вечером!
— Так-то оно так, да вишь, рук-то не хватает, — отвечал посыльный.
— Рук у него
Посыльный ушел и больше не появлялся, сколько ни ждал его Гунэмон. Засветив фонарь, Гунэмон сам потащился под холодным ветром искать бригадира. Дом его оказался наглухо закрыт — как видно, все уже легли спать. В ответ на яростный стук в дверь раздался голос хозяина:
— Кто там?
— Что еще за «кто там»?! Это я, заказчик твой! Ты людей набрал? Или ты уж совсем со мной не считаешься?! Ну, отвечай!
Гунэмон рассчитывал, что бригадир сейчас пустится в униженные извинения. Но за дверью только слышались тихие голоса — хозяева переговаривались между собой, решив, как видно, окончательно заморозить позднего гостя на холодном ветру.
— Ну, больше ты у меня работы не получишь! — пригрозил Гунэмон.
— Соседей-то не тревожьте. Нечего тут голос повышать! Не на пугливых напали! — с неожиданной дерзостью ответствовал бригадир, так и не открыв двери.
Мысленно подсчитывая убытки от того, что завтра работу начать не удастся, и пересилив себя, Гунэмон сухо, по-деловому спросил наглеца:
— Сколько же рабочих набралось?
— Да ни одного, — прозвучало в ответ.
— Ни одного?!
— Так точно.
— Так ты же мне днем что говорил?! Ты же сказал, что, если потребуется, и пятьдесят, и сто человек найдутся. А теперь что же?!
— Ну, я так думал… А как с рабочими переговорил, так ни один не согласился.
— Отчего же?
— Оттого, говорят, что у вас работать не желают ни за что.
— Ты им, небось, денег мало посулил! — гневно воззрился на дверь Гунэмон.
— Хо-хо, не в том дело! — усмехнулся бригадир. — Все зависит от того, с кем дело имеешь. Вы, сударь, ведь из бывших вассалов Асано. Вон, те сорок семь ронинов, значит, верность соблюли, а вы, мол, сударь, только о наживе помышляете, милостей господских не помните… Наслушались откуда-то мужики бестолковые — вот и толкуют теперь. Говорят, мол, к такому подрядчику нипочем работать не пойдем, хоть нас озолоти. Э-хе-хе… Так что вы, сударь, поищите кого еще. Только все толкуют одно и то же, так что, боюсь, людей вам нигде теперь не найти.
Гунэмон, как ошпаренный, бросился к другим мастерам, но везде встречал тот же прием. Наутро даже работники ушли из его конторы, испросив срочный отпуск. Когда, услышав дурные вести, Куробэй прибыл из своего дома в Нинна-дзи, перед конторой Гунэмона уже собралась толпа зевак.
— Что тут еще такое?! Вы чего?! — слезливо вопросил Куробэй. Голова его тряслась на морщинистой шее. — Что мы вам всем сделали? И это, по-вашему, справедливо?
Гунэмон молча смотрел на своего униженно сюсюкающего отца, всем своим видом показывая, что только родитель один за все в ответе, а сам он в общем-то ни при чем. Вся округа гудела от топота множества ног и гула голосов. Когда, не желая, чтобы его закидали камнями, Гунэмон вышел запереть входную дверь, кто-то из собравшихся отпустил по его адресу крепкое ругательство. А толпа зевак у дома тем временем продолжала расти.