Росас
Шрифт:
— Это Тонильо. Что такое? — прибавил он, отводя своего слугу в переднюю, чтобы дамы ничего не могли расслышать в том случае, если он узнает еще о какой-нибудь неприятности.
— Дон Кандидо здесь! — отвечал Тонильо.
— Где это?
— Под навесом.
В два прыжка молодой человек очутился возле своего профессора.
— Что нового о Луисе? — быстро спросил он.
— Ничего, он доволен, спокоен, отдыхает. Дело идет о тебе.
— Обо мне?
— Да, о тебе, молодой безумец, ты стремишься в…
— В преисподнюю, хорошо.
— Слушай.
— Живее!
— Тише, слушай. Викторика говорил с Мариньо.
— Хорошо.
— Мариньо с Бельостехи.
— Дальше.
— Бельостехи с Араной.
— Дальше.
— А я слышал разговор Бельостехи с Араной.
— Результат всего этого?
— Результат тот, что Бельостехи сказал Аране, что, по словам Мариньо, Викторика сообщил этому последнему, будто он отдал приказание комиссару твоего участка следить этой ночью за твоим домом, так как в отношении тебя существуют страшные подозрения.
— Ого! Очень хорошо! Что еще?
— Что еще?! Ты находишь, что мало того, что тебе угрожает чудовищная, огромная опасность, которая, естественно относится и ко мне, так как всем известны наши взаимные отношения, тесные, дружественные, родственные? Ты хочешь…
— Я хочу, чтобы вы подождали меня минутку, мы продолжим этот разговор в экипаже по дороге отсюда ко мне.
— Я у тебя в доме, безумец?!
— Подождите, мой дорогой друг! — отвечал Мигель, оставляя его под навесом.
— Тонильо, садись на мою лошадь и возвращайся домой! — сказал он своему слуге.
— Что случилось? — спросили дамы, когда молодой человек вернулся в гостиную.
— Ничего, новости о Луисе. Он нетерпелив, безумствует от желания выйти из Своего убежища, чтобы явиться в Барракас, но я отправляюсь к себе и напишу ему одно слово, которое вернет ему благоразумие.
— Не ходите к нему! — сказала мадам Барроль.
— Обещайте мне это, Мигель! — вскричала Аврора!
— Клянусь вам в этом! — отвечал он, улыбаясь.
— Вы уже уходите?
— Да, я беру экипаж, на котором должна приехать Эрмоса, а свою лошадь я уже отослал.
— И вы вернетесь?
— В три часа.
— Хорошо, до трех часов! — сказала Аврора, пожимая ему руку.
Распрощавшись, дон Мигель вышел, обнаруживая полнейшее спокойствие, которого, на самом деле, вовсе не было в его душе.
— Знаешь ли ты одну вещь, Мигель? — спросил молодого человека дон Кандидо, ждавший его под навесом.
— После, после! Сядем в экипаж!
Дон Мигель так стремительно вышел из дома, что чуть не опрокинул какого-то толстого человека в шляпе на затылке, проходившего в тот момент размеренными шагами, с высоко поднятой головой.
— Извините меня, кабальеро, — проговорил молодой человек, приближаясь к дверцам экипажа и не обращая никакого внимания на неизвестного. Обратившись к кучеру, Мигель крикнул:
— Ко мне!
— О, этот голос! — вскричал неизвестный, останавливаясь и вглядываясь в дона Мигеля,
Сколько вам будет угодно! — отвечал молодой человек.
И он задержался у дверец экипажа, повернув голову к незнакомцу, которого не успел еще разглядеть, между тем как дон Кандидо, бледный как мертвец, протиснулся между ногами молодого человека и нырнул поскорее в экипаж, где и уселся в дальнем углу, принявшись нарочно вытирать лицо платком, с очевидной целью не быть узнанным.
— Вы меня узнаете?
— Мне кажется, я имел несчастье толкнуть преподобного сеньора Гаэте! — отвечал дон Мигель самым естественным тоном.
— Мне кажется, я уже слышал раньше ваш голос. А другой сеньор, сидящий в экипаже… Как ваше здоровье, сеньор?
Дон Кандидо, не отвечая ни слова, сделал два или три поклона, не переставая вытирать платком свое лицо.
— А, он немой! — продолжал падре.
— Что же вам угодно, сеньор Гаэте?
— Я испытываю сильное желание услышать ваш голос сеньор… Не угодно ли вам сказать…
— Что я должен делать, сеньор! — прервал его молодой человек, который, вскочив в экипаж, сделал знак кучеру.
Кучер пустил лошадей крупной рысью по направлению к площади Победы, а почтенный падре Гаэте с выражением адской улыбки на лице остановился возле дома мадам Бар-роль, пытаясь рассмотреть его номер.
ГЛАВА VI. Где говорится о политике
Прошло две недели.
Ничего еще не решилось окончательно, но небо будущего было омрачено такими угрожающими облаками, что все население Буэнос-Айреса, обезумев от страха, боязливо сгибалось под игом тирана, потеряв всякую надежду на освобождение.
Было шестнадцатое августа, около пяти часов утра. Мрачное небо, густой мрак — ничто еще не предвещало наступления утра.
Три тени, похожие на фантастические привидения, виднелись близ жилища молодой вдовы в Барракасе.
— Повторяю вам, что тут нет никого, и если бы ваша милость осталась тут до завтра, то вы не увидели бы ни людей, ни свиту! — проговорила, не принимая никаких предосторожностей, крикливым голосом какая-то женщина.
— Когда они уехали и куда? — спросило с нетерпеливой яростью то лицо, к которому обращалась женщина.
— Я уже вам говорила, ваша милость, что они уехали третьего дня и должны быть в окрестностях, не особенно далеко отсюда, я видела, как они выходили. Донья Эрмоса села в экипаж, старый Хосе служил кучером, а мулат — лакеем. Маленькая Лиза села со своей госпожой, минуту спустя донья Эрмоса, выйдя из экипажа, вернулась на дачу, откуда вышла неся клетки с птицами. Они ничего не увезли, здесь остались только два старых негра, которые спят в каком-то углу кинты.
После этих слов женщины снова наступило молчание.