Роскошь изгнания
Шрифт:
– Клод! – вдруг повернулась ко мне Элен, словно только сейчас что-то сообразив. – Что с тобой?
– Со мной? Что ты имеешь в виду?
– Ты не налил себе выпить!
Мгновенье я смотрел на ее сияющее лицо, красное от жара плиты, как у вошедшей в раж исполнительницы рождественских гимнов.
– Да что-то не хочется.
– Господи, должно быть, плохи дела!
Не в состоянии отвечать, я смотрел мимо нее в окно с чувством полного опустошения, как бывает, когда переспишь с женщиной. Сумерки ложились на сад. Над крышами в разрывах мрачных туч увядало и мрачнело небо. Начали вспыхивать линии фонарей, прорезая громадное
– Это тебе. – Элен стояла у стола, протягивая маленький сверточек. – В благодарность за сегодняшнее утро.
– Что? – озадаченно спросил я. – А что произошло сегодня утром?
– Не имею представления. Все, что я знаю, это что ты заходил к Фрэн и в результате у нее было прекрасное настроение, когда она вернулась домой. Уж не помню, когда я видела ее такой счастливой.
– Да ну, пустяки, зашел и зашел.
Элен ласково улыбнулась и быстро поцеловала меня в лоб.
– Я знаю тебя, Клод. Знаю, чего тебе стоит заставить себя извиниться.
Я молча развернул сверток. Внутри находилась бархатная коробочка, а в ней – кошмарные, золотые с черным запонки. Элен с опаской взглянула на меня.
– Ну как?
– Восхитительные запонки.
– Правда, нравятся? – неуверенно переспросила она. – Мне кажется, они очень необычные.
– Точно, очень необычные. – Элен любила покупать мне одежду, но лучше бы она этого не делала. У нее не было ни чувства стиля, ни хотя бы понимания мужского честолюбия. Но сейчас это было не важно, я встал из-за стола и обнял ее. – Чудесные запонки, Элен. Правда.
Я едва не расплакался.
– Я рада.
– Кстати, а где Фрэн?
– У себя в спальне. – Элен отступила на шаг и многозначительно посмотрела на меня. – Повторяет уроки.
– О!
– Ну, ты доволен? Она действительно занимается!
– Конечно, доволен, – ответил я, заставив себя улыбнуться. – Очень доволен.
При других обстоятельствах это был бы прекрасный день. Мы с Элен обменивались обычными шутками относительно моей работы. Примерно через час спустилась улыбающаяся Фрэн и на самом деле поцеловала меня в щеку. Ближе к ужину появились Росс и Кристофер. В тот вечер даже у Росса, казалось, было хорошее настроение, он постоянно подливал себе и, блестя темными глазами, сыпал шутками и байками. Когда он бывал в ударе, с ним не мог сравниться никто из моих знакомых.
Все были веселы и болтали без умолку. В общем шуме не было заметно моей молчаливости. Только однажды Фрэн наклонилась ко мне – ее свежая красота сияла, освещенная снизу свечами, которые зажгла по такому случаю Элен, – и спросила:
– В чем дело, пап? Ты что-то приуныл.
– Да нет. Просто устал.
Наконец мы легли. Жена прижалась ко мне и, чувствуя, что во мне нет желания, довольная уснула, положив голову мне на плечо. Несколько часов я пролежал без сна, боясь двинуться, чтобы не разбудить ее. Рука совсем онемела, но я все равно не шевелился. Никогда за все время нашей совместной жизни не чувствовал я себя таким одиноким. Я был почти благодарен жжению в желудке – моему неразлучному спутнику, малой доли той кары, которой я заслуживал.
Рассвет
Что-то сломалось во мне вчера, и лишь теперь, когда это вдруг произошло, я осознал, в каком напряжении жил все эти годы. Должно быть, блюсти супружескую верность – всегда тяжелое бремя. Дешевая девка, с которой я провел время в квартале красных фонарей, была в самом соку. Долгое время зная лишь перезрелое, рыхлое тело жены, я забыл, сколь упруга может быть юная плоть.
Тем не менее по-настоящему она меня не зажгла. Рядом с ее молодостью мне лишь стало видней, какая сам я рухлядь. Сейчас, дымя сигаретой и глядя на сад, я понял, что в определенной степени та девушка была знаком, зашифрованным посланием о моей жизни.
В должное время спустились Фрэн и Элен, чтобы позавтракать. Они оживленно болтали за столом, я же сидел и молча наблюдал за ними с таким чувством, будто смотрю прямую передачу по телевизору. Только теперь я разглядел, что Фрэн уже почти стала взрослой. Возможно, это тоже сыграло определенную роль. У детей свое назначение. Они придают нашей жизни смысл. Жена же у меня – неунывающая, грузная женщина, ее прекрасные волосы уже седеют. Глядя на нее, я чувствовал определенную вину за вчерашнее, но так отстранение, словно это случилось не со мной, а с кем-то другим. Мое похождение не доставило ей страданий.
Жена с дочерью не обращали внимания на мое молчание, сочтя его за одну из обычных моих причуд. Фрэн кончила завтракать и скрылась у себя наверху. Я вышел из-за стола, вернулся к застекленной двери и закурил очередную сигарету.
– Ты собираешься одеваться, милый?
– Нет. К чему? Куда мне идти?
Мой ответ удивил Элен.
– Ты не собираешься в книжный магазин?
– Теперь там и без меня прекрасно обходятся.
– А письма как же? Вернон, может быть, уже расшифровал их.
– Он позвонит, если расшифрует.
Секунду спустя я почувствовал ее руку на своем плече.
– Что с тобой, Клод? – нежно спросила она. – Я знаю, что ты всю ночь не спал.
– Я чувствую себя старым, Элен. То, что байроновские письма лишили меня покоя, тому доказательство. Знаешь, нечто подобное я когда-то испытывал, заработав двадцать фунтов на каком-нибудь платяном шкафе. И теперь взбудоражен не меньше. Не могу избавиться от ощущения, что это последняя моя находка. Нет у меня стимула, чтобы дальше продолжать дело. – Я улыбнулся, чувствуя себя глупо, но мне было необходимо выговориться. – Я передал бразды правления Кристоферу. От меня больше нет никакого проку.
– Конечно, ты не прав, любовь моя. Может, ты займешься новым бизнесом, или расширишь этот, или еще что-нибудь придумаешь.
– Я устал от бизнеса, вот в чем все дело. Слишком это легко. Каждый дурак может делать деньги.
Элен рассмеялась.
– Пойми, ты достиг положения, к которому, по твоим же словам, всегда стремился: сколотить такое состояние, чтобы, уйдя на покой, жить в роскоши.
– Иметь много денег и ничего не делать – такое хорошо, только когда молод. Для меня это все равно, что смерть. Я боюсь ощущения пустоты. – На солнце набежала тучка. На сад легла тень. – Мой отец…