Роскошь изгнания
Шрифт:
– Эдакой вечнозеленой липой?
– Ха-ха, – сухо сказал Вернон, – очень смешно, Клод. Если бы я рискнул подделать мемуары, я бы тщательно выбрал, кому сбыть их, после чего крепко подумал, как одурачить его еще до того, как он их увидит. Понимаете, все верят, и совершенно обоснованно, что Мюррей сжег единственный существовавший экземпляр рукописи. Первая задача мошенника – это заставить свою жертву поверить в противоположное. Ну а затем показать путь к рукописи. Письма, которые мы нашли, с умом, очень ловко выполнили обе эти задачи. Вы, к примеру, уже верите, что женщина по фамилии Апулья украла мемуары
Я молчал, глядя на карту Неаполя и чувствуя внезапный страх, что Вернон может оказаться прав. В таком случае, билась мысль в голове, моя дальнейшая жизнь потеряет всякий смысл. Когда Вернон снова заговорил, казалось, это сама тишина комнаты говорит его голосом.
– Скажите мне правду, Клод. Вы верите, что мемуары существуют, так ведь?
– Да, верю.
– Если бы не я, не мой авторитет, вы, вероятно, уже отправились бы в Неаполь, я прав?
– Почти наверняка отправился бы.
– Вот, вы сами видите. – Его голос понизился чуть ли не до шепота. – Письма выполнили свою задачу.
– Так или иначе, какой смысл спорить об этом. Ваш друг в Британском музее установит их подлинность раз и навсегда.
– Джордж в силах обнаружить подделку только в том случае, если мошенники допустят ошибку. Уверен, вы, как антиквар, на собственном опыте знаете, что настоящий мастер всегда может обмануть экспертов. Можно с уверенностью сказать только одно, что вещь – подделка. А вот ее подлинность всегда оставляет некоторое сомнение.
– Раз так, то, наверно, следует полагаться на интуицию.
– На нее полагаются не слишком, когда на кону огромные деньги.
– Гм. Сколько времени займет у этого Джорджа экспертиза писем?
– Не много. Возможно, он закончит уже на этой неделе.
– В таком случае просто подождем и посмотрим, что он скажет. А пока почему бы не отметить на карте эти адреса? – Я разорвал список пополам и протянул ему нижнюю часть. Пожав плечами, как бы показывая, что считает это бессмысленным, Вернон развернул карту таким образом, чтобы мы оба могли работать, и приступил к делу.
Апулья жили по всему Неаполю. Разыскивая их адреса с флуоресцентным маркером наготове, я поймал себя на том, что думаю, каким город окажется в действительности. Хотя в молодые годы я побывал в Италии и даже изучал язык, то было на севере страны. Неаполь по-прежнему оставался для меня местом экзотическим и таинственным. Я видел изображения его тенистых площадей размером не больше почтовой марки, его зданий, в архитектуре которых очень заметны мавританские черты. Тот изгиб, половинка синего пляжного мяча, – это один из самых знаменитых заливов в мире. Прямо за плечом Вернона, возвышаясь над грудами книг, мне мерещились громадные очертания Везувия – колени, поднятые под простыней.
– Как я понимаю, там, внизу, был ваш сын?
– Что вы говорите? – рассеянно переспросил я, в этот момент бродя по воображаемым улицам. – А, да.
– Есть некоторое сходство.
Я искоса взглянул на Вернона, не уверенный, что он имеет в виду.
– Люди тоже так говорят. А как у вас, Вернон? Есть дети?
Вернон притворился, что не услышал вопроса, и продолжал с сосредоточенным видом шарить по карте, отыскивая последнюю улицу в своем списке.
– Ага! Вот она! – Подавшись вперед, он обвел
Однако от меня не так-то легко было отделаться. Во мне пробудился старый интерес к частной жизни Вернона. Отложив маркер, я откинулся в скрипучем кресле.
– Так как, есть или нет?
– Что?
– Дети.
За все время нашего знакомства я впервые видел, чтобы Вернон выглядел таким растерянным.
– Нет, Клод. – Он вызывающим жестом одернул жилет на животе. – Нет у меня детей.
– То есть вы не были женаты?
– О, я был женат. Кажется, сто лет назад. В сороковые годы. Жена ушла от меня.
Он замолчал, и я напрасно ждал, что он добавит еще что-нибудь.
– И почему она ушла?
– Узнала о моей измене.
От изумления я не сразу нашелся, что сказать. На улице по-прежнему было ветрено, небо открывалось и закрывалось, как огромное медленное око маяка, погружая все в дремотное состояние.
– Ну и ну, Вернон! – проговорил я наконец. – Кто б мог подумать?! Значит, была другая женщина?
– Да, – выдохнул Вернон, не сводя с меня глаз, – но не женщина.
Это был миг прозрения, подобный тому, когда я предположил, что в деле Гилберта имел место инцест. Так и тут все вдруг обрело смысл и предстало в новом свете: франтоватость Вернона, его мягкий голос, аккуратные движения, печать одиночества. Мне вспомнился день, когда появилась коробка с книгами. Увидев курьера на мотоцикле, с грохотом промчавшегося мимо магазина, Вернон пробормотал, глядя в окно, что-то о варваре, которого древние приняли бы за бога. Я ошибочно расценил эти слова, как неприятие стариком современного мира. Я не услышал в них тоски, восхищения юностью и мужской силой.
– Надеюсь, я не разочаровал вас, Клод.
– Нет-нет, Вернон, ничуть! Простите меня. Я просто задумался… – Я сидел, постукивая кончиком маркера по карте. – Вы гей…
– Никогда не считал это слово подходящим. Для нового поколения оно, может, и подходит. Но в мое время наше состояние имело мало чего общего с веселостью. [6]
Я сочувственно кивнул, но подумал, что нынешние гомосексуалисты точно так же возразили бы против его терминологии. Это и впрямь больше нельзя было характеризовать как «состояние». Я мысленно повторял слово «гей», словно оно имело некий скрытый смысл.
6
В английском языке слова «гомосексуалист» и «веселый» пишутся и звучат одинаково – gay.
– Боже милостивый!
– Что такое, Клод?
Не отвечая, я бросился шарить в ящиках стола.
– Где она, где? Знаю, она должна быть где-то здесь. Ах да, вот она! Ну-ка, взгляните. Что вы скажете об этом лице?
Увидев открытку, которую я протянул ему, Вернон улыбнулся.
– Оно уже столько раз было описано. Чаще всего его характеризовали как детское или ангельское.
– А вот я предпочел бы сказать по-другому. Лицо гермафродита, как, не слишком? Или даже женоподобное?
Вернон поднял бровь.