Роскошь изгнания
Шрифт:
– Значит?
В этот момент принесли наши бифштексы. Я молча смотрел, как официант расставляет тарелки; в голове у меня был полный сумбур.
– Вернон всегда имел зуб на меня, – сказал я, когда официант ушел и мы снова остались одни. – То, что я стал владельцем его магазина, было для него невероятным унижением. В его глазах я – всего-навсего малокультурный грабитель. У него одного есть и мотив, и глубокие знания, чтобы попытаться провернуть такую аферу.
– Но я думала, что именно он все время старался убедить тебя в том, что письма
– И всякий раз, как он это делает, я с ним спорю. Всякий раз, когда он убеждает меня не верить, я в итоге верю немного больше. Неужели не понимаешь? Для него, ублюдка, самая что ни на есть изысканная ирония в том, чтобы убеждать меня не верить и посмеиваться про себя. Знаешь, что он сказал сегодня?
– Продолжай.
– Он сказал, что мошенники проявили удивительную изобретательность, что с их стороны это буквально искусство. Затем закатил чуть ли не целую речь, доказывая мне это, так что я попался на удочку.
– Клод, я все-таки считаю, что ты рассуждаешь слишком уж по-макиавеллиевски.
– Нет, все точно сходится. Для него это была бы идеальная месть. Он всегда насмехался над моим увлечением Байроном. Он даже вставил в письма шифрованные куски, воспользовавшись своим маленьким хобби, чтобы заинтриговать меня. И как он сказал об этом: это свидетельствует о том, что мошенник обладает развитым воображением.
– Думаю, ты делаешь слишком поспешные выводы. Судя по тому, что ты мне до сих пор говорил о нем, это довольно милый пожилой человек. Думаю, тебе стоит принять на веру его слова, пока нет доказательств обратного.
– Может быть, ты и права.
Мы закончили ужинать молча. Я был ошеломлен возможностью предательства. Я угрюмо вонзал нож в свой бифштекс, вспоминая все перипетии наших с Верноном отношений, изнемогая от подозрений. Чтобы с таким коварством заманивать в ловушку человека, с которым находишься в тесных отношениях, и при этом все время изображать дружеские, сердечные чувства, нужно ненавидеть его до такой степени, что мне трудно было это представить. Конечно же, только того, что я стал владельцем его магазина и порой, может быть, вел себя с ним бесцеремонно, было недостаточно для подобного чувства горечи и двуличного поведения. Он, должно быть, повредился умом.
Но потом я вдруг понял, что все это просто нелепо; Вернон вне подозрений. Болен я. Как иначе объяснить, что я мог заподозрить культурного старого человека в таком злодейском умысле? Появление невероятных писем, совпавшее с концом моей карьеры антиквара, губительно повлияло на мой разум. Его поразили паранойя и одержимость. Впрочем, что ни говори, Вернон странный человек. Груды книг, годами пылившихся в комнате наверху, – это вряд ли свидетельствует о нормальности. Всякое могло произойти с разумом человека из презренного племени геев, который состарился в своей пришедшей в упадок букинистической лавке…
К концу ужина я начал ненавидеть по очереди и Вернона, и себя.
– Не думай о нем, Клод, – сказала Элен, отодвигая тарелку. – Только
– Ты совершенно права, – сказал я, стараясь держаться бодро. – Это все, наверно, просто мое нездоровое воображение. Слишком многое поставлено на карту, понимаешь? Поговорим о чем-нибудь другом.
– Ты прав, знаешь, то, что ты рассказал о Кристофере, куда интересней. Что собой представляет эта Кэролайн?
Я налил себе еще вина.
– Обожает читать, но это главным образом от застенчивости, а еще она, наверно, девственница.
Элен засмеялась.
– Неужели! Откуда тебе это известно?
– Мужской инстинкт, – ответил я дурашливо. – Просто чувствую.
– Ах ты, негодник, ха-ха-ха.
Я достал сигареты, предложил и ей.
– Как бы там ни было, думаю, она прекрасная пара для Кристофера. Как ты смотришь на то, чтобы стать бабушкой, моя старушка?
Элен мягко улыбнулась и сказала неожиданно серьезно:
– Не могу дождаться, когда это случится.
Мгновение мы молча смотрели друг на друга, держа в пальцах так и не зажженные сигареты. Только сейчас я заметил официанта, маячившего в глубине зала, и подумал, сколько, должно быть, он видел пар, юных и немолодых, которые приходили сюда и сидели молча, потому что им нечего было сказать друг другу. Кроме той паузы после разговора о Верноне, все остальное время мы с Элен, как пришли, болтали и смеялись. К своему удивлению, я сообразил, что она, как в прежние славные времена, все еще способна заставить меня забыть о тревогах. Кроме ее лица, ничего сейчас не стояло у меня перед глазами, все улетучилось.
– Много времени пролетело, да, Элен?
– Много чего?
– Времени. С тех пор, как мы с тобой вместе.
Мы улыбнулись друг другу. Не отрывая от меня взгляда, Элен наклонилась к свече, чтобы прикурить сигарету. Неожиданно меня охватило такое острое желание, какого я не испытывал к ней уже несколько лет. Она на долгое мгновение застыла в этой позе над пламенем свечи, словно вдыхала аромат цветка, продолжая смотреть мне в глаза сквозь колышущееся свечение. Потом выпрямилась, и над столом осталась висеть арка сигаретного дыма.
– Когда Фрэн в конце концов покинет дом, у нас будет много таких вечеров, много. Только ты и я, вдвоем. Я с нетерпением жду этого.
Моя жена ничего не сказала и, когда я стал прикуривать, мгновенно отвела глаза.
– Что?
– Я просто думала, – ответила она, – о Кристофере, что он как раз пошел на первое свидание с Кэролайн. Это напомнило мне о нас в давние времена.
В давние времена красота Элен была способна менять окружающее. Она никогда не теряла своего очарования в автобусе или дешевом кафе. Скорее наоборот, это они подпадали под ее чары и возвышались над обыденностью. Несколько недель после первого свидания – бессонные ночи от счастья. Мы оба знали, что хотим всю жизнь провести вместе.