Роскошь нечеловеческого общения

Белозеров Андрей

Всю Гошину одежду составляли длинные, зеленые, расписанные волей художника белыми ромашками трусы.

Карина Назаровна впервые видела Гошу в таком виде и даже поначалу не узнала старого знакомого - уверенного в себе глашатая демократии, мастера пошутить, посмеяться, поерничать, злого на язык и на оценки, критикующего всех и вся и, кажется, ничего и никого не боящегося.

Тощий маленький человечек с кривыми волосатыми ножками, впалой грудью, спутанной копной грязных волос и с совершенно заплывшим синим лицом - Карина Назаровна с трудом признала в этом

типичном клиенте вытрезвителя прогрессивного писателя Георгия Крюкова.

– Гоша... Господи! Что с тобой?
– воскликнула она с неподдельным ужасом в голосе.

– Все нормально, - быстро сказал тощий мужичок, и только тут Карина Назаровна окончательно уверилась в том, что перед ней именно Гоша. Голос его оставался все тем же - скрипучим, едким и уверенным.

– Карина... Это ты?
– голос Крюкова внезапно ослаб.
– Слава богу...

– Ну что? Отпускаем?
– спросил Вова.

– Если будет хорошо себя вести... Будешь, ты, мыслитель?
– Старший посмотрел на Крюкова прищурившись, и в выражении его глаз Карина Назаровна не заметила ни злости, ни презрения. Был в них даже какой-то намек на доброту. Или ей просто показалось?

– Спасибо вам, - серьезно сказал Крюков, обращаясь непонятно к кому. Спасибо.

– Не за что, - заметил Вова и потрогал костяшки пальцев на правой руке. Если что, обращайтесь. Всегда рады помочь...

– Да, да.
– Крюков закивал, начал топтаться на месте.
– Ну что? неожиданно вскинув голову, обратился он к Карине. Его словно бы нисколько не смущал собственный вид, словно не голый и побитый стоял Гоша в приемной вытрезвителя, а сидел, как всегда, на кухне за бутылкой водки и беседовал с хорошими приятелями.
– Ну что? Поехали? Вы готовы, Карина?

– Да, - ответила она.
– Я все уже здесь...

Карина Назаровна вопросительно посмотрела на старшего. Тот кивнул.

– Тогда вперед!
– скомандовал Крюков и шагнул было к дверям.

– Да-а-а, - протянул Вова, ухватив писателя за тощее плечо.
– Не рановато выпускаем?

– Ты прямо так собрался, друг?
– спросил старший.
– Одеваться не будем?

– Ах да...

Крюков смущенно улыбнулся. Это получилось у него странно, совершенно по-детски - улыбка расцвела на заросшем, разбитом лице, и оно на мгновение просияло, словно бы даже осветив помещение вытрезвителя.

– А где вещи-то?
– спросил Крюков.

Из коридора показался человек в белом халате, накинутом на джинсовый костюм. Он осторожно, не прижимая к себе, нес одежду писателя - развалившиеся сапоги, галифе, грязную рубашку, ватник...

– Гоша, это твое?
– изумилась Карина Назаровна.

– Мое, мое, - успокоил ее писатель.
– Встречают здесь, конечно, по одежке, - усмехнулся он, почесав разбитую скулу, - а провожают правильно - по уму...

На этот раз улыбнулся и старший.

– Это точно, - сказал он.
– По уму, по уму... Тебе Вова, я смотрю, мозги вправил...

– Вправил, вправил, уж будьте любезны, - серьезно ответил Крюков, натягивая галифе.

– Ладно,

давай быстрей. Не задерживай.

– Работы много?
– ехидно спросил Гоша. Он уже был одет. Крюков несколько раз стукнул каблуком по полу, чтобы ладней сидел разбитый сапог, шагнул к Карине Назаровне, взял ее под ручку, другой рукой помахал старшему, а затем, с поворотом, - Вове.

– Всего вам доброго, - сказал он.

– Ага. И вам того же. Заходите почаще, - сказал Вова.

– Зайду, - серьезно ответил Крюков.
– Обязательно зайду. Ну, до свидания.

– Пойдем, Гоша, пойдем. Ради бога, скорее.
– Карина Назаровна потащила Крюкова к выходу, боясь, как бы он не нахамил между делом милицейскому начальству и у них не возникло бы неожиданных трудностей.

Они вышли из комнаты, миновали дежурного, который не ответил на прощальное "до свидания", робко оброненное женщиной, и покинули гостеприимное заведение. Фонарей поблизости не было, вытрезвитель находился на неосвещенном участке улицы, которая днем была полна машин и пешеходов, а сейчас, в третьем часу ночи, несмотря на то, что находилась в центре Города, выглядела заброшенной и совершенно нежилой.

– Словно и не в центре мы, - поежившись, заметила Карина Назаровна. Будто деревня какая-то... Жуть.

– Боишься?
– ласково спросил Крюков, приобняв ее за плечи.

– Да, - сказала Карина, не пытаясь освободиться от руки писателя.

– Не надо. Ты знаешь...
– Крюков куда-то тащил женщину, заставляя ее чуть ли не бежать.
– Знаешь, не надо бояться. Я сегодня понял... После общения с милым сержантом Вовой.
– Крюков потрогал опухшее лицо.
– Да... Он ни черта не знает о дзен-буддизме... А повел себя как учитель. Просветил меня. И я вот иду просветленный. Ни черта не боюсь. И ты не бойся. Люди - они не злые. Они просто не понимают еще всего...

– Чего?

– Да почти ничего. Знаешь, Карина...

– Ты говорил, случилось что-то очень важное. Куда мы мчимся, Гоша?

– К Гречу.

– Куда?!

– К Гречу. Я должен его предупредить.

– Гошенька! Милый! Там же все давно спят. И потом, в таком виде...

Она не решилась сказать, что от Крюкова до сих пор несло так, будто он только что вышел не из вытрезвителя, а из третьеразрядной пивной.

– Это не важно. Дело очень срочное. Нам необходимо с ним немедленно поговорить. Я весь день думал. А Вова этот, мент, он мне мозги на место поставил.

– Гоша, да объясни ты, в чем дело!

Карине Назаровне показалось, что в словах милиционеров, сомневавшихся во вменяемости задержанного, была большая доля истины. Да и то посмотреть пьяный, одет черт-те во что, несет какой-то бред...

– Карина, милая, я весь день думал. Оттого и напился. Вопрос передо мной стоял, понимаешь ли... Страшный вопрос. Вопрос, можно сказать, жизни. Не жизни и смерти, конечно, но - жизни. То есть - как жить? И зачем? Я понимаю, ты не смейся, это глупо звучит, по-детски... Но это ведь вопросы, над которыми каждый человек задумывается.