Россия молодая (Книга 2)

Герман Юрий Павлович

– Тимофей Никитич!
– крикнул Егорша.
– Ужели живым возвернулся?!

– А нет, мертвым!
– с досадой сказал кормщик.
– Ты, что ли, Егор, тут за старшего? Чего нас держат? Мало мы горя нахлебались? К дому пришли, так и тут не слава богу?

Егорша, робея, шагнул вперед, поднялся по сходням, еще не веря себе, спросил:

– Кислов? И впрямь... ну и ну!

– Ки-и-ислов!
– передразнил кормщик.
– Эко диво отыскал! Что Кислов, когда и сам Иван Савватеевич здесь! Что Кислова два года, когда Рябов

со товарищи не два, а почитай, четыре отзвонили...

И, нагнувшись к люку, Кислов зычно крикнул:

– Иван Савватеевич, жить выходи!

Егор охнул, сунулся было к люку, но там заскрипели ступени, и тотчас же из каюты появился Рябов - совершенно такой же, каким был четыре года назад. Позевывая и потягиваясь могучими плечами, он зорко огляделся и произнес врастяжечку, неторопливо, знакомым с детства голосом:

– Ишь ты! Выходит, и верно - дома!

Выбравшись на палубу, он сказал Егорше, будто вчера только виделись:

– Вон каков? В мундире! Ну, здравствуй, Егорище...

Тот смотрел, застыв на месте: истинно с того света вернулся человек, а по виду ничего особенного и не было, кормщик как кормщик, разве вот чуть поседела голова, да тверже сделался взгляд...

– Семейство-то мое как?

– Семейство?
– переспросил Егорша глупым голосом.

– Семейство. По-здорову ли Таисья Антиповна да сын мой?

– По-здорову, по-здорову!
– словно очнувшись, быстро и счастливо заговорил Егорша.
– И сиротка твой здоров, и Таисья Антиповна - вдова неутешная...

Зеленые глаза кормщика весело блеснули:

– Голова садовая! Какая же она вдова при живом-то муже? И Ванятка, небось, не сирота, коль я пред тобою жив...

И не торопясь, не оглядываясь на Егоршу, спустился на берег. За ним пошли Кислов, хроменький Митенька Борисов, отрастивший бороденку, другие промышленники и мореходы. На берегу Рябов встал на колени и истово приложился губами к черной сырой земле. Уже взошло солнце и теплым светом заливало зеленый росистый луг возле шанцев, караульную вышку, ели, таможенных солдат, заштилевшее море и опустившихся на колени корабельщиков. Замерев, почти не дыша, стояли таможенные солдаты с драгунами, смотрели, как здороваются с родной двинской землею морского дела старатели, как быстрые стыдливые слезы текут по их потемневшим обветренным лицам, как вынесли недужного, всего опухшего от цынги, и как он со стоном припал всем лицом к мокрой яркой траве...

Первым поднялся Рябов, хлопнул Егоршу по плечу, сказал:

– Длинен вырос!

– Дядечка!
– произнес Егорша, не помня себя от радости.
– А мы уж и не чаяли...

– Ничего, живой!..
– усмехнулся Рябов.
– Многих схоронил, а все живой. Не берет меня море. Веди, брат, кашей угощай да говори, чего у вас слыхать. Меня-то в поминанье записали?

– Записали!

– Слышь, Митрий!
– позвал Рябов.
– Меня в поминанье записали, оттого, небось, и жив. Боговы шуточки...

Митенька

подошел ближе, насупился:

– Все-то вы суесловите, дядечка! Разве бог шутит? Грех и думать так. Вот он нас к земле родимой привел!..

– Ты отмолишь, молельщик!

Егорша побежал хлопотать - варить мореходам кашу, таможенные солдаты разжились водочкой, Тимофей Кислов им рассказывал:

– Прихожу в губу - на Грумант, а они там. Что ты скажешь? Бородищи вот отрастили, избу добрую выстроили, медвежатины запасено, рыбы, оленины... На всем побережье сами хозяйствуют - словно вотчина боярская. И Иван Савватеич, конечно, старшой. Да, так, значит, живут ничего. Ну кресты, конечное дело, крестов много - могилки: беда там у них случилась, то враз и не рассказать. А нашу лодью льды заковали, не выйти никак, не пробиться из губы...

Митенька в это же время негромко говорил Рябову:

– Местность не вспоминаете, дядечка? Вон и караулка еще стоит, почернела вся. Вы тогда с Таисьей Антиповной в караулочке заместо избы проживали, а я к вам сюда бывало хаживал, еству носил, песни мы тут пели, вона на песке. Не вспоминаете?

Рябов дернул Митрия за жидкую бороденку, усмехнулся:

– Тоже! И мы нынче с бородою! Богат, что ли, стал? Давеча у норвегов говорили: на Руси, дескать, за бороды деньги берут...

Егорша кивнул:

– Берут, дядечка! То - правда.

– А будто война у нас - тоже правда?

Пустовойтов рассказал, что воюет нынче Русь со шведом, была превеликая баталия под Нарвою, та баталия кончилась весьма печально: шведы одержали викторию.

– Баталия, виктория!
– с досадой сказал Рябов.
– Набрались слов и шумят без толку. Ты понятно говори: кто верх-то одержал?

– Шведы.

– Что ж так?

– Сила их была, дядечка. Ну, и офицеры, конечно, иноземцы им передались.

– А где та Нарва?

– Не близко, дядечка.

– На том и замирились?

– Какое замирились?
– обиделся Егорша.
– Быть войне великой. А покуда дела таковы: шведы эскадру собрали, слышно - идут морем Архангельск промышлять, верфи будут жечь, мастеров корабельных смертью казнить, корабли либо с собой угонят, либо потопят.

Рябов слушал внимательно, даже кашу есть перестал.

– Иноземцев-то офицеров у вас много?
– вдруг спросил он.

– Нынче немного!
– ответил Егорша.

Кормщик снова принялся за кашу. Егорша рассказал, что в Архангельске нынче не лаптем щи хлебают, построили крепость на Двине, шведа берегутся денно и нощно, нелегко ему, вору, будет разорить город и угнать флот.

– А кораблей-то добрых понастроили?

– Добрых, дядечка Иван Савватеевич, добрых, и немало. Флот. И стопушечные корабли есть нынче у нас, и фрегаты, и яхты...

– Стопушечные?

– Стопушечные, дядечка.

– В океан-то флотом своим хаживали?

– Сбирались нынешним летом, да не поспели.