Россия распятая (Книга 1)
Шрифт:
Эти тюркско-монгольские "ашкеназы" не имели, таким образом, кроме веры, абсолютно ничего общего с евреями, известными до тех пор западному миру сефардами"...
Я хотел бы знать точку зрения еврейских историков о нижеследующем утверждении их английского коллеги: "Власть талмудического правительства над разбросанными по Европе еврейскими общинами в последующие столетия все более слабела, однако тесно спаянной общиной евреев Востока оно правило поистине железной рукой. Евреи семитского вида становились в Европе все большей редкостью, а в наше время среди евреев все сильнее преобладает тюркский тип, в чем нет ничего удивительного. Никто, кроме евреев, никогда не узнает, почему 13 столетий тому назад правящей сектой было разрешено это единственное в истории массовое обращение многочисленных "язычников" в талмудистский иудаизм. Было ли это случайность, или уже тогда сионские мудрецы способны были предвидеть все возможные последствия?.. Таким образом, после 1500 г. в мире жили отличные друг от друга группы евреев: сефардские по происхождению, рассеянные общины Запада и тесно сколоченные массы талмудистских "евреев" Востока". (Я
– И. Г.) Далее с беспощадной уверенностью Дуглас Рид считает восточных евреев - ашкеназов организаторами двух величайших процессов жизни европейских народов. Первый - организация всех антихристианских революций в Европе, включая русскую революцию; и второй - создание национального еврейского течения - сионизма, под которым я понимаю возврвщение евреев на свою историческую родину. Мне бы хотелось в заключение главы о Хазарии лишь предвосхитить мои главы о Марксе и личных впечатдениях от посещения государства Израиль, упомянув незаслуженно преданное забвению имя историка, философа и политического деятеля Моисея (или, как его называл Маркс, Мозеса) Гесса, родившегося в Бонне в 1812 году в семье раввина (дед по матери.
– И. Г.), эмигрировавшего из Польши в Германию. Изучение его личности и философии поможет нам еще глубже осознать мировые процессы нашего времени. Меня поразило, в частности, что Гесс считается многими историками духовным отцом коммуниста-интернационалиста Карла Маркса, утверждавшего, что у пролетариата нет отечества, и одновременно доктора Теодора Герцля, идеолога создания еврейского национального государства. Может, Гесс, написавший "Красный катехизис" с его пафосом необходимости социалистической революции, насмехался над немецкими представлениями об отечестве? В другой книге он пишет: "...Всякий, кто отрицает еврейский национализм - не только отступник, изменник в религиозном смысле, но и предатель своего народа... Каждый еврей должен быть прежде всего - еврейским патриотом".
Любопытно, что М. Гесс, автор нашумевшей книги "Рим и Иерусалим", умер в Париже в 1875 году. В то время будущему лидеру и вождю сионистского движения Теодору Герцлю (родился в Будапеште) было 15 лет, а Карлу Марксу, творцу пресловутого "Комманифеста" и "Капитала" - 57 лет. Как известно, 29 августа 1897 года в Базеле на знаменитом сионистском конгрессе Теодор Герцль провозгласил доктрину возрождения еврейского государства в Палестине, вызвавшую бурное ликование участников конгресса. Стали крылатыми слова Герцля: "Да отсохнет рука моя, о Иерусалим, если я забуду тебя". Думается, с той поры история ХХ века определяется борьбой трех начал: коммунизм-большевизм, сионизм и, как их антитеза, фашизм-национал-социализм.
Спор молодых историков
Помню мой случайный разговор в моем родном городе на берегах Невы с двумя историками, когда я у них допытывался, почему сегодня многими постсоветскими учеными раздувается кадило интереса к великой, но враждебной нам Степи - к тюркам, а еще точнее - туранцам, исконным врагам нашей расы, в частности, славянского племени.
Мой собеседник средних лет - и, как он утверждал, демократ по убеждениям походил всем своим видом на преподавателя университета, который, несмотря на потертость своего костюма, смотррел на меня бесцветными глазами с выражением глубокого превосходства, дающегося человеку верой в непререкаемую истинность исповедуемой им доктрины. "Видите ли, - тянул он, - Илья Сергеевич, многие прогрессивные ученые считают сегодня, что мы должны заниматься не историей вашей любимой России с ее славянским великодержавием, а народами Великой Степи: тюрками и монголами, которые и вершили подлинную историю, оказывая огромное влияние на исторические процессы Древней Руси и Причерноморья. Надеюсь, вы знаете, что "Слово о Полку Игореве" насквозь пронизано, я бы сказал, тюркизмом, а вот когда оно написано, в каком веке - это дело научных изысканий. Сегодня многие из нас стоят на платформе Льва Николаевича Гумилева". Опустивший голову в книгу второй историк, доселе не обращавший на нас внимания, поднял голову и, сверкнув глазами, глядя на своего как я считал приятеля, произнес: "Максим, не вводи в заблуждение великого художника далеко не все стоят на платформе, как ты выразился, Гумилева. Я лично даже не считаю его историком". Встрепенулся и Максим и, глядя в прищуренные глаза Виктора (так звали его трицатилетнего коллегу), зло отрубил: "Это ты, Витюша, не наводи тень на плетень, а точнее, на научные деяния Льва Николаевича Гумилева". Виктор резко перебил его: "Да какой он историк, с моей точки зрения - всего лишь антинаучный фантаст, чьи смехотворные концепции не может оправдать даже феноменальная память на имена и факты азиатской истории и ее народов. Но когда начинаешь проверять многие из этих фактов, которые словно горох насыпаны во все произведения Гумилева, поражаешься их антиисторической "правде" - я имею в виду ряд откровений "дяди Левы. в области русской истории, которой я, в отличие от тебя, занимаюсь серьезно". Я почувствовал, что назревает бурная дискуссия, молчаливым свидетелем которой я невольно становился. Максим снова стукнул кулаком по столу: "Во-первых, не смей так фамильярно называть Льва Николаевича, он тебе не дядя, тамбовский волк тебе дядя, имей уважение хотя бы к его родителям, гениальным поэтам Гумилеву и Ахматовой. Вся его жизнь - аресты, тюрьмы, допросы, лагеря и ссылки! Да и жил-то он, в отличие от тебя, до последних лет жизни в крохотной комнате коммунальной квартиры. Его гениальные труды рассчитаны только на ученых: раз ты их не приемлешь, значит, ты не ученый., - выдохнул одним махом побагровевший Максим, глядя в лицо своему коллеге. Виктор бесстрастно смотрел на своего оппонента: "Прошу тебя, Максим, не кипятиться; речь идет не о достойных и пусть даже гениальных родителях, тем более о
Он нарочито подчеркнул имя, отчество и фамилию. Обхватив большой костистой ладонью низ своего лица, которое было скрыто коротко стриженной бородой, еще не украшенной сединой, со скрытым холодом продолжал: "Объясни мне, Максим, если "суперэтнос - ЧК - КГБ со свойственной ему пассионарностью, - его глаз дрогнул насмешкой, - так надолго оторвал молодого ученого от занятий, когда же он учился? Ведь советские лагеря, как известно, не лучшие универснтеты в мире. Не бей на жалость, у меня у самого деда и бабку расстреляли только за то, .что он был священником. Расстреливали, наверное, все те же "пассионарии субэтноса" - революционеры, проводящие великий эксперимент". И неожиданно перебросился на новую тему: "Не приемлю я также твоих любимых евразийцев, считаю этот термин идиотски вымышленным и антинаучным! " Виктор вдруг неожиданно посмотрел на меня, как я отреагирую на это заявление: а не евраазиец ли Глазунов?
Я старался быть невозмутимым свидетелем столь интересного для меня диспута, - я не был поклонником евразийской теории, столь модной ныне. Не давая противнику опомниться, Виктор продолжал: "Есть Европа, есть Азия, есть Африка, есть Америка! Есть их границы! Есть мужчина и женщина. Можно ли согласиться с термином мужеженщина? Думаю, что нельзя, но напомню, что сатанинский образ Бафомета: двуполый - это и есть, по-моему, аналогия с термином Евразия. Уместно говорить не об искусственно обьеднненных землях Европы и Азии, а о великом значении русского племени, о культуре и о государственных уложениях, которые русские принесли в Азию, не вторгаясь в самооытный мир ислама, буддизма и язычества. Россия не знала колоний".
Чувствуя, что Максим хочет его перебить, уже скороговоркой продолжил: "Еще некто Бердяев писал, что евразийцам ближе Чингисхан, чем святой Владимир. Можно ожидать, что вскоре появится новый термин: "Америка - Евразия" в связи со стремлением к мировому господству магнатов международного капитала".
Наморщив лоб, Виктор продолжал: "Евразия, с моей точки зрения, такой же идиотский термин, как "красно-коричневые! Как известно, Маркс и Ленин непримиримые антиподы Гитлера. Их непримиримость выражена не просто в символике красного и коричневого цвета - непримиримы их мировоззрение и политические цели. Не могу понять, почему термин "красно-коричневые" стал таким расхожим в наши дни: я не могу себе представить идущих в обнимку национал-социалиста с его антиподом - коммунистом".
Максим смотрел на Виктора (я так и не узнал их отчеств), как застывшая кобра, а тот невозмутимо рубил воздух ладонью: "Все эти "пассионарии, "кормящие ландшафты", "пассионарные толчки", которым предшествуют, по выражению твоего Гумилева, "инкубационные периоды", словно речь идет о цыплятах, чепуха!" Виктор перешел на тон прокурора: "Не интересуют меня сомнительные побасенки о древних тюрках, гуннах, китайцах - и все это сегодня, когда нет даже настоящего учебника по истории России! А мы все молчим и пытаемся заниматься никому не нужным, придуманным Гумилевым этногенезом, попросту становлением нового народа. Спасибо, что Лев Гумиле в Шамбалу не верит и прочие бредни теософии Блаватской и Рерихов! Никаких новых народов и рас нет и быть не может. Их только можно убить или скрестить друг с другом, получив гибриды, как это делают ботаники с растениями, но получается из этого не новый народ, а метисы; или как в народе говорят, полтинники".
Максим властно простер руку: "Мы с тобой ведем научный разговор!" Виктор повысил голос: "А почему это наука, если я говорю непонятно и запутанно - как авангардисты в искусстве?" Он снова бросил взгляд на меня. "Я ненавижу слово "этнос", которое, словно трупные пятна, покрывает работы не только историков, но даже общественных деятелей и, - увы, духовенства! Почему не сказать народ? Как известно, "этнос" в переводе с греческого и означает народ. Может быть, вы, гумилевцы, - Виктор разъяренно ткнул указательным пальцем в онемевшего от ненависти Максима, - продолжите это дальше и будете называть: аква Невы или Ладоги, аква Волги, аква Тихого океана? Можно продолжить: турецкая гео, русская гео, израильская гео и т. д.
– что, и это будет великое научное "элитарное" открытие и язык современной науки? Вот и дошли-доехали до сегоняшнего дня, когда русский президент проводит "саммит", или, как известно, по-английски встреча, а потом идут бесконечные рейтинги, маркетинги, доходящие до порнографических шопов и супермаркетов".
Ярости Виктора не было предела: "Хоть и шиворот-навыворот, но тоже твоя гумилевщина, а попросту - неуважение к русскому языку, который, с моей точки зрения, самый богатый и духовный язык человечества, напрямую связанный с совершенным языком санскрита".
"Ты не апеллируй к художнику Глазунову, - внушительно предупредил Максим, - мы знаем его ура-патриотические убеждения: "Славься, Отечество наше свободное" - даже подпел тенором слова советского гимна историк.
– Или что для меня одно и то же - "за Веру, Царя и Отечество", - с несколько извиняющейся улыбкой он посмотрел в мою сторону, хотя глаза отнюдь не улыбались. Я впервые за все время их шумной перепалки нарушил молчание:
"Да, в отличие от Вас, уважаемый Максим, простите, не знаю Вашего отчества - я люблю Россию. Следовательно, да - я патриот! Но не "ура-патриот" в Вашем понимании. Не знаю, как Вы, но я никогда не был членом компартии или какой-либо другой политической группировки. Не надо фальсифицирвать и фантазировать, как Ваш учитель - я имею в виду Льва Гумилева, смешивая с легкостью необыкновенной прямо противоположные понятия: советский "ура-патриотизм" и имперскую триаду "за Веру, Царя и Отечество". И политику это не всегда сходит с рук, а историку вообще непростительно! Кстати, в спорах, как я думаю, истина не рождается", - закончил я свой монолог, не желая, как понимает читатель, принимать дальше участие в этом непримиримом зло-запальчивом споре.