Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы
Шрифт:
После возвращения молодых ученых в Россию их распределению по кафедрам Уваров придал публичный, открытый характер. Так, воспитанники Профессорского института вернулись в июле 1835 г., как раз в период введения в действие нового университетского Устава. Чтобы оценить уровень достигнутой ими подготовки, при министерстве был создан особый Комитет по вопросам, связанным с распределением, и назначены пробные лекции, которые проходили с середины июля до начала сентября в малом зале Петербургской Академии наук. [1270] Объявление этих лекций, с одной стороны, очень напоминало процесс принятия новых преподавателей (Habilitation) в Берлинском университете, с той только разницей, что оценивали и обсуждали их профессора не одного, а нескольких университетов, а также ученые из Академии наук, назначенные в комитет Уваровым. С другой стороны, у этих публичных лекций, несомненно, была и иная функция: министр воспользовался ими, чтобы еще раз привлечь общественное внимание к результатам своей политики, возрастающему уровню российской науки. О широком общественном звучании, которое придавали этим лекциям, свидетельствовало и помещение подробного отчета о них в «Журнале министерства народного просвещения», а также полная публикация там текстов нескольких лекций. [1271]
1270
О
1271
О том, что возвращение молодых ученых из Берлина, действительно, было замечено петербургским обществом, можно судить, например, по записи в дневнике А. В. Никитенко — Никитенко А. В. Записки и дневник (1804–1877). СПб., 1904. С. 266.
Итогом этой политики Уварова явилось то, что в 1830—40-е гг. каждый из пяти университетов «внутренней России» (а к Московскому, Казанскому, Харьковскому и Петербургскому после закрытия Виленского университета присоединился в 1833 г. новый университет св. Владимира в Киеве) получил от одного до двух десятков новых профессоров европейского уровня, и лишь Дерптский университет, меньше других нуждавшийся в таком подкреплении, был сравнительно с другими обойден при распределении молодых ученых, вернувшихся из-за границы.
Что касается профессоров-иностранцев, то их приглашение в Россию приобрело теперь второстепенный характер, встречаясь лишь в единичных случаях, а необходимость в их массовом приезде в российские университеты отпала. Если на рубеже 1820—30-х гг. Харьковскому и особенно Казанскому университету после разгрома Магницкого еще требовались новые профессора из-за границы (в 1828–1834 г. в Казань прибыли четыре немецких профессора для преподавания латинской словесности, физики, зоологии, политической экономии, а в Харьков – три немецких профессора по кафедрам восточных языков, греческой словесности, терапии и клиники), то после принятия Устава 1835 г. из Германии в Россию были приглашены лишь три профессора: Ф. К. Фрейтаг в Петербургский университет, К. К. Гофман – в Московский, и Ф. И. Фатер – в Казанский, причем все они представляли классическую филологию. Это была любимая дисциплина эллиниста Уварова, который и сам пользовался уроками приглашенного им в период основания Петербургского университета филолога Ф. Б. Грефе. Поэтому министр одобрял вызов соответствующих профессоров из Германии, словно бы считая, что лишь немцы в этой области способны достичь необходимого высокого уровня знаний. [1272] И действительно, например,
1272
Вспоминаются слова Н. И . Греча, сказанные им В. С . П ечерину, отправлявшемуся в Берлин готовиться занять кафедру греческого языка: «Да из чего же это вы едете учиться за границу? Ведь когда нам понадобится немецкая наука, то мы свежего немца выпишем из Германии; а вы так лучше оставайтесь здесь, да займитесь русскою словесностью» — Печерин В. С. Замогильные записки // Русское общество 30-х гг. XIX в. Люди и идеи: Мемуары современников. М., 1989. С. 166.
Ф. И. Фатер, приглашенный по рекомендации А. Бёка, значительно поднял уровень преподавания древних языков и литературы в Казани, разработал новую систему курсов, включавшую, помимо сугубо филологических упражнений, широкое изучение античной культуры. [1273]
Однако, несмотря на успех отдельных приглашений немецких профессоров в российские университеты, нельзя не заметить, что их восприятие там в 1830—40-х гг. по сравнению с началом XIX в. заметно изменилось. Теперь от профессоров требовалась не только глубокая ученость, но и знание русского языка, умение читать лекции, привлекавшие студентов. Так, например, Б. А. Дорн, крупнейший историк и филолог-ориенталист, позднее – действительный член Петербургской Академии наук, в первые годы пребывания в Харькове с трудом мог найти слушателей, желавших разбираться в трудностях арабской и персидской грамматики, излагаемых еще и на латинском языке, хотя к концу своего преподавания преодолел это препятствие и научился читать лекции по-русски. [1274] Зато профессору греческого языка Э. К. Мауреру в Харькове приходилось выносить постоянные насмешки слушателей – он так и не смог выучить русский язык и не понимал своих студентов, а они не понимали его, поскольку плохо владели немецким, из-за чего, несмотря на прекрасное знание профессором своего предмета, его преподавание, по признанию биографа, принесло мало пользы. [1275] Точно также отзывался С. М. Соловьев о пребывании К. К. Гофмана в Московском университете. И даже ученейший зоолог Э. А. Эверсман, участник многолетних экспедиций по арало-каспийской низменности, автор одиннадцатитомного сводного труда «Естественная история Оренбургского края», но при этом плохо говоривший по-русски и читавший лекции «вяло», не смог в Казанском университете добиться высокой репутации среди студентов. [1276] Очевидно, что в наступившую новую эпоху в развитии российских университетов студенты ждали увидеть на кафедре уже не ученых немцев, а ярких отечественных лекторов, талантливо излагающих свой предмет на русском языке и способных выступить олицетворением «национальной» науки.
1273
Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Казанского университета. Казань, 1904. Т. 1. С. 180–185.
1274
О нем см.: Abaschnik V. A. A. Johann Albrecht Bernhard Dorn (1805—1881) aus Coburg als Professor der Orientalistik in Charkov und Sankt-Peterburg // Coburger Geschichtsbl"atter. Hefte 1—2. Coburg, 2004. S. 26—39.
1275
Историко-филологический факультет Харьковского университета за первые 100 лет его существования. Харьков, 1908. С. 172.
1276
Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Казанского университета. Т. 1. С. 533–542.
Интересно на этом фоне увидеть, как возникал в России новый институт преподавания, характерный для «классического»
1277
Сборник постановлений… Т. 1. С. 1400.
В Устав 1835 г. Уваров по каким-то причинам не решился ввести институт приват-доцентуры, зато в отношении Дерптского университета укрепил их статус тем, что решением Комитета министров от 8 июля 1839 г., одобренным Николаем I, на финансирование «частных преподавателей» в бюджете этого университета были выделены дополнительные средства, при этом общее их число ограничено количеством в семь человек, которые получали постоянное жалование 1200 руб. в год частично из штатной, частично из университетской экономической суммы (позднее, с принятием дополнительного штата Дерптского университета, все семь «частных преподавателей» финансировались из основного бюджета). Обязательным условием для этих преподавателей являлось наличие у них хотя бы степени магистра. Поскольку с назначением постоянного жалования они фактически вводились в состав университета, то и в правах чинопроизводства их приравнивали к адъюнктам. Кроме того, решение Комитета министров не ограничивало университет в приеме сверхштатных преподавателей с учеными степенями, читающих лекции без всякого жалования и прав службы (если таковые найдутся). [1278]
1278
Там же. Т. 2. Отд. 2. С. 406–407.
Наконец, в 1842–1843 гг. наступило время утверждения приват-доцентуры и для остальных российских университетов. Устав университета св. Владимира в Киеве, принятый 9 июня 1842 г., содержал статьи о «звании доцента» (§§ 34–36), которые во многом повторяли аналогичные нормы Дерптского университета. Для получения этого звания в университете необходимо было иметь степень магистра или доктора и дополнительно публично защитить диссертацию pro venia legendi. Доценты считались на университетской службе, но штатного жалования не получали, зато «по мере успехов в преподавании Совет ходатайствует о награждении их единовременными выдачами из экономической суммы». Здесь же разъяснялась и цель введения этого звания – доценты должны были составить «рассадник для штатных адъюнктских и профессорских мест» [1279] (впервые эта фраза практически в таком же виде прозвучала еще в Плане 1787 г.!).
1279
Сборник постановлений… Т. 2. Отд. 2. С. 342.
Постановление министерства от 28 июня 1843 г. распространяло содержание этой статьи и на прочие российские университеты (Московский, Петербургский, Харьковский и Казанский), более подробно останавливаясь на причинах введения доцентуры: Уваров планировал таким способом искать «достойных кандидатов для занятия профессорских мест из русских уроженцев» и отмечал, что помимо научной подготовки кандидата необходимо испытать и его «дар преподавания». Устанавливая звание «сверхштатных преподавателей» во всех российских университетах, министр надеялся, что из них можно будет выбрать «людей, уже известных познаниями и даром преподавания, как для замены вакансий, так и для более благонадежного отправления за границу» [1280] .
1280
Там же. С. 405—406.
Изучение того, насколько в самом деле быстро и эффективно развивался институт приват-доцентуры в середине XIX в., выходит за рамки настоящей книги. Отметим лишь, что, например, в Московском университете первые доценты появились по инициативе попечителя графа С. Г. Строганова уже в 1844 г. – ими стали А. С. Ершов (практическая механика и начертательная геометрия) и А. П. Ефремов (всеобщая география). [1281]
Итак, исследование взглядов на организацию университета, которыми обладал Уваров в пору его руководства Петербургским учебным округом, и основных импульсов, которые были приданы российским университетам в период его нахождения на посту министра народного просвещения, доказывает, что одну из целей его политики можно сформулировать как задачу становления в России национального «классического» университета, аналогичного тому образцу, который распространялся в эти же годы из Берлина.
1281
Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета. М., 1855. Т. 1. С. 326–328. Обращает внимание, что ни Ершов, ни Ефремов, имея уже по одной защищенной диссертации, не представили для получения звания доцента предписанную постановлением вторую диссертацию pro venia legendi.
Первая попытка продвижения в этом направлении была предпринята Уваровым еще в 1819 г. при подготовке Устава Петербургского университета, содержавшего положения, созвучные с текстом аналогичных актов Берлинского университета. В 1830—40-е гг. после назначения министром Уваров сформировал определенную программу, включавшую многие важные черты (изменения в управлении, структуре факультетов, развитие приват-доцентуры, связей университетов и Академии наук, учреждение новых вспомогательных институтов и т. д.) и регулирующие механизмы (требования научной аттестации, ротации кадров, возможность назначения профессоров и конкурсного отбора в министерстве), эффективность которых доказал опыт немецкого «классического» университета. Реализация такой программы рассматривалась как непрерывный процесс, в котором в соответствии с взглядами Уварова ключевую роль играли не только нормативные акты, но и «разбор людей», т. е. формирование такого контингента профессуры российских университетов, который был бы в состоянии достойно решать высокие задачи развития отечественной науки. И это обновление русской профессуры Уварову удалось, опять-таки, во многом благодаря ее подготовке в атмосфере «классического» университета в Берлине.