Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

Андреев Андрей Юрьевич

Наряду с внешним великолепием в статьях отмечалось и во внутренней жизни Мюнхенского университета культивирование ценностей науки, что сближало его с «классическим» идеалом. Так, лекции, расположенные преимущественно по утрам, специально оставляли профессорам и студентам вечерние часы для научных занятий. Почти все преподаватели, замечал автор опубликованного в 1842 г. обзора, читали лекции по собственным учебным книгам или тетрадям. С. П. Шевырев критически взирал на одного из профессоров, диктовавшего на лекциях свою уже опубликованную книгу (советуя лучше выпустить ее дешевое издание для студентов), зато хвалил другого за «замечательный дар импровизации», так что «лекцию, которая вся состояла из одних фактов, он говорил, не имея перед собою ни клочка записок». [1312] Вполне в гумбольдтовском духе выглядело отмеченное авторами привлечение к чтению лекций в Мюнхене членов Академии наук. Отличные отзывы заслужили и научно-вспомогательные учреждения при университете: астрономическая обсерватория, оптический и математическо-механический институты. [1313]

1312

Шевырев

С. П. Указ. соч. С. 2.

1313

Об учебных заведениях и в особенности об университетах в Баварии. С. 371, 375.

И, конечно, сами ученые авторитеты Мюнхенского университета удостаивались в русской прессе высокой оценки, и не только из-за своих научных трудов, но и благодаря воздействию на публику, на общественное мнение. Типичным служит отзыв о ботанике Мартиусе: он «обладает искусством – выведенные многотрудными исследованиями результаты изустно или письменно излагать ясно и увлекательно». Среди других знаменитостей университета в ЖМНП называли филолога-эллиниста Тирша, предпринимавшего экспедиции в Грецию, физика Штейнгеля, одного из изобретателей телеграфа. Неизменное внимание обращалось на фигуру Йозефа Гёрреса (1776–1848), профессора истории, идейного главу «германской партии преобразователей, которая хотела восстановить государство средних веков», и одного из наиболее влиятельных католических публицистов своего времени [1314] . К заслугам Гёрреса относилось издание им древненемецкой поэтической литературы, в том числе песней мейстерзингеров и сказания о Лоэнгрине, значительно повлиявших на увлечение рыцарской романтикой в немецком обществе и культуре XIX в.

1314

Об умственной деятельности в Баварии // ЖМНП. 1843. № 8. Отд. V. С. 9. 

Венцом же славы Мюнхена был Ф. В. Шеллинг, который читал здесь лекции с момента открытия университета. Можно по справедливости сказать, что именно его присутствие привлекало сюда значительную часть студентов. Так, в 1835 г. ЖМНП сообщал, что среди 162 предметов, преподаваемых в Мюнхенском университете, «знаменитый Шеллинг читает лекции о мифологии, и… имеет постоянно до 500 человек слушателей, а иногда и более». [1315] «Хотя лета его уже становятся преклонны, он еще бодр, речи его сильны и ясны, взор оживлен духовным огнем», – говорилось в другом обзоре, где Шеллинга называли самым выдающимся ученым современной Германии, «глубоким гением, основавшим новую систему Философии». [1316]

1315

О лекциях Мюнхенского университета // ЖМНП. 1835. № 3. С. 607.

1316

Об учебных заведениях и в особенности об университетах в Баварии. С. 372.

После того, как российские чиновники народного просвещения второй половины 1810-х – 1820-х гг. публично обвиняли Шеллинга в «безбожии» и «развращении юношества», тем любопытнее читать восторженные отзывы о нем в официальном органе министерства в 1830—40-е гг., тем более, что здесь же подчеркивалась особая близость Шеллинга к России, тесные контакты с ним многих отечественных общественных деятелей. Подробные описания посещений и бесед с Шеллингом содержит опубликованная в ЖМНП ученая корреспонденция М. П. Погодина за 1835 г. и С. П. Шевырева за 1840 г. Последний писал: «Я был у Шеллинга в его скромном приюте, он принял меня с тем же радушием, с каким принимает обыкновенно русских, питая к ним душевное сочувствие… Я говорил ему о том ожидании, в каком находится все поколение, воспитанное под влиянием его философии и дошедшее с ним по какому-то предчувствию до великой задачи: необходимого примирения философии с религиею. Он был чувствителен к словам моим и сказал мне с сильным чувством самоубеждения: «Я уверен, что русские друзья мои будут мною довольны»» [1317] .

1317

Шевырев С. П. Указ. соч. С. 3. 

Переход Шеллинга в 1841 г. из Мюнхенского в Берлинский университет характеризовался как одно из важнейших событий ученой жизни и удостоился отдельной заметки в ЖМНП, где говорилось, что это «событие достойное замечания по последствиям, какие его религиозное направление может иметь в Северо-Германской столице Просвещения». [1318]

Заканчивая анализ темы зарубежного университетского образования на страницах ЖМНП, стоит отметить, что в 1840-е гг. здесь начали уделять большее внимание университетам и других стран, помимо Германии. Отдельные статьи были посвящены Копенгагенскому, Упсальскому, Афинскому университетам. Но при их описании авторы постоянно обращались для сравнения к немецкому «классическому» университету, присутствовавшему в качестве эталона. Так, например, в рассказе об основанном в 1837 г. университете в Афинах, столице греческого королевства, было ясно представлено, что «образцами ему служили университеты Германские» со всеми их современными чертами: преподавание поручено не только профессорам, но и приват-доцентам, многие из преподавателей, учившихся в Германии, проводили активную исследовательскую работу и т. д. [1319]

1318

ЖМНП. 1841. № 3. Отд. VII. С. 33.

1319

Там же. 1848. № 9. Отд. IV. С. 8—10.

Особенно характерной для такого восприяния немецких университетов как эталонных может служить фраза из переводной статьи, посвященной сравнительной характеристике университетов Северной Америки. «Германский университет есть большое общественное заведение, в благе которого принимает глубокое

участие и народ и Правительство. Он находится под надзором и щитом общественного мнения; круг его действий распространяется на всю нацию, и кем бы ни был основан, он составляет истинно народное достояние и проникнут духом высшей образованности. Напротив, американский университет обыкновенно есть частное заведение, основанное с видами вовсе не обширными; он всегда состоит под отчетом какой-либо политической партии или секты, в жертву которым приносится высшее назначение Университета». Редакторы ЖМНП сочли эту фразу «основательным замечанием», объясняющим, почему у американских университетов пока еще «круг действия ограничен, ход их шаток и влияние незначительно». [1320]

1320

ЖМНП. 1843. № 9. Отд. VI. С. 355.

Остается еще заметить, что помимо общих обзоров о состоянии немецких университетов в ЖМНП регулярно публиковались справочные сведения о них: списки лекций с указанием профессоров и предметов (здесь фигурировали такие университеты, как Гёттинген, Тюбинген, Лейпциг, Вюрцбург, Фрейбург, Вена, Прага, Цюрих, Берн), статистические данные о количестве студентов с отдельным указанием числа иностранцев, распределения слушателей по факультетам и т. д.

Символическим же свидетельством близости к «классическому» университету служит помещенная, очевидно по распоряжению самого Уварова, в ЖМНП за 1847 г. посмертная публикация одной из филологических статей Вильгельма фон Гумбольдта, которая открывалась изложением научного credo немецкого мыслителя – его верности чистой науке: «Сравнительное изучение языков тогда только может дать точные и значительные результаты касательно языка, развития народов и образования человечества, когда оно сделается самостоятельным, имеющим пользу и цель в себе самом». [1321]

1321

фон Гумбольдт В. О сравнительном изучении языков в разные эпохи их развития // ЖМНП. 1847. № 3. Отд. II. С. 197.

В журнале «Отечественные записки» тема немецких университетов преломлялась несколько в ином ключе, нежели в ЖМНП. Общий характер «Отечественных записок» определяли литературные произведения и критические статьи, поэтому трудно было бы ожидать появления здесь детальных обзоров, относящихся к университетскому образованию за границей. Тем не менее один из разделов журнала был озаглавлен «Наука», и там среди других представлены переводы исследований немецких профессоров (в частности, помещен цикл из пяти статей Л. фон Ранке о Реформации [1322] ) или биографии отдельных ученых (например, А. Л. Шлёцера [1323] ). Но главное, что тема немецких университетов возникала в журнале именно в той мере, в какой она волновала русское общество 1830—40-х гг., будучи актуальной для участников общественных споров о судьбе России и ее соотношении с Западной Европой.

1322

Отечественные записки. 1844. № 9. Отд. II. С. 23–62; № 10. Отд. II. С. 76—132; № 11. Отд. II. С. 1—56; 1845. № 5. Отд. II. С. 1—40; № 6. Отд. II. С. 83—125.

1323

Отечественные записки. 1844. № 8. Отд. II. С. 39–66.

Редактору «Отечественных записок» Андрею Александровичу Краевскому (1810–1889) удалось сделать свой журнал самым читаемым в России того времени (с огромным тиражом в 8000 экз.), и почти каждая публикация в нем вызывала отклики в обществе. Интересно, что свою деятельность журналиста Краевский с 1835 г. начинал в ЖМНП, где был сперва помощником редактора, а в 1837 г. – редактором, непосредственно связанным с С. С. Уваровым [1324] . Важность университетской темы, представленной в ЖМНП за эти годы, не могла не наложить отпечаток на осознание Краевским ее значения для русского общества.

1324

Турьян М. А. Краевский А . А . // Русские писатели. 1800—1917: Биографический словарь. Т. 3. М., 1994. С. 125—126. 

С 1839 г. он привлек к сотрудничеству в своем журнале ведущих писателей и публицистов «западнического» направления, в том числе членов московского кружка Н. В. Станкевича, которые, штудируя между собой Гегеля и Шеллинга, питали глубокий интерес к немецкой университетской науке. Ярким свидетельством тому служит публикация, появившаяся в журнале «Московский наблюдатель» в мае 1838 г., когда его издание всецело перешло в руки В. Г. Белинского и М. А. Бакунина, что фактически сделало этот журнал печатным органом кружка Станкевича. В заметке из «Литературной хроники» Белинский с позиций философии Гегеля обратился к истории отечественного высшего образования, чтобы подчеркнуть в ней роль Московского университета как старейшего в России, чье «органическое развитие» за прошедшие годы позволяет ему сейчас пользоваться «безмерным» авторитетом в глазах общества, «воспитателем молодых людей всех классов и сословий» которого он является. Правительственные реформы придавали Московскому университету регулярное обновление (в гегелевском смысле); в последние же годы молодые профессора, учившиеся «в Берлинском университете, под руководством первых знаменитостей века, напитанные учением основательным, глубоким и современным, знакомые с духом новейшей философии», внесли в университет «совершенно новый элемент, долженствующий дать ему новую жизнь». Произошло это потому, что «Берлин есть представитель не только просвещения Пруссии – первого в этом отношении государства в Европе, не только просвещения Германии – хранительницы элевзинских таинств и священного огня новейшего знания, он есть представитель просвещения всей Европы», а значит, «молодые профессоры Московского университета черпали знание в самом его источнике». [1325]

1325

Московский наблюдатель. 1838. Ч. 17. С. 258–261.