Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

Андреев Андрей Юрьевич

Тем самым, Пирогов четко осознавал недостатки российских университетов в сравнении с «классической» моделью: присутствие в них бюрократических и утилитарных элементов, препятствовующих развитию «научного начала». В другом высказывании Пирогов еще более категорично упрекал отечественную систему в утилитаризме: «Наши университеты привыкли считать себя до того государственными учреждениями, что все их внимание сосредоточилось на одну подготовку для государства людей с дипломами, званиями и правами на чины, а на просвещение края и общества они смотрят как на дело, для них вовсе постороннее». [1350] Особенно подчеркивал Пирогов необходимость введения свободы обучения – «conditio sine qua non университета». Для российской системы это означало отмену курсовых экзаменов и звания действительного студента (являвшегося, по мнению Пирогова, «прибежищем невежд») с одновременным уничтожением и причины их появления – связи образования в университете с получением чина как корня всех зол. «Мы все теперь желаем, – восклицал он, – чтобы и у нас служебно-образовательное направление наших университетов

приняло чисто научный характер».

1350

Пирогов Н. И. Университетский вопрос. С. 352.

Вину за слабые «жизненные силы» российских университетов, требующие «сильных периодических реставраций» со стороны государства, Пирогов возлагал на господствующее там «коллегиальное начало» – проявление отрицательных сторон автономии, ведущих к «непотизму и апатии». Для исправления этих недостатков он видел два средства: «общественное мнение и конкуренцию» – и поэтому предлагал ввести строгий конкурсный отбор при замещении должностей (подчеркивая, какую пользу для германских университетов оказывает соревнование), зато облегчить доступ к приват-доцентуре и поддерживать ее как из штатного фонда, так и с помощью гонораров [1351] . Все это должно способствовать повышению научного потенциала университетов, установлению «неразрывной связи научного начала с прикладным и учебным», и в этом смысле идеи Пирогова полностью лежали в русле гумбольдтовских принципов организации университета.

1351

Там же. С. 369. 

Столь же четко необходимость университетских реформ в России по «классической модели» отстаивал и профессор политической экономии Московского университета, ученик Т. Н. Грановского, И. К. Бабст (1823–1881), который писал: «Решим, сначала, что такое наши университеты – школы ли, где за хорошее ученье и добропорядочное поведение дают чины, где приготовляются люди для государственной службы, или это высшее учебное заведение, всем открытое, с полною свободой преподавания, без которой немыслимо развитие науки, с полною свободой учения и выбора предметов занятий, без чего немыслимо строгое занятие наукой». [1352]

1352

Бабст И. К. От Москвы до Лейпцига. М., 1859. С. 63.

В 1862–1863 гг. в командировку с целью осмотра европейских высших учебных заведений министерством народного просвещения был отправлен еще один товарищ Грановского, преподававший в 1840—50-х гг. в Московском и Петербургском университетах, К. Д. Кавелин (1818–1885). В нескольких статьях, отражавших итоги этой поездки, он излагал мысль, что устройство университетов в Германии держится на универсальных принципах, которые могут переноситься в любые страны и оказывать там благотворное влияние на развитие образования. Им был правильно уловлен, вполне в современном духе, самый смысл понятия о «классическом» университете: «Немецкие университетские учреждения в своих главных основаниях принадлежат к классическим, не умирающим созданиям истории, имеют всеобщий, всемирный характер и значение, способны к бесконечному развитию и бесчисленным применениям к историческим, временным, местным обстоятельствам разных стран и народов». [1353]

1353

Кавелин К. Д. Собрание сочинений. Т. 3. СПб., 1899. С. 70.

Большое внимание Кавелин уделил теоретическому обоснованию свобод преподавания и обучения, где его статьи можно поставить в один ряд с выступлениями Гумбольдта, Шлейермахера или Савиньи. Он подчеркивал, что «свобода учения в Германии создает студенту чрезвычайно удобное, спокойное и выгодное положение для занятия науками; но в то же время, как всякое независимое и свободное положение – очень трудное и ответственное». [1354] Водворение же свободы преподавания он связывал с очищением университетов от любых примесей утилитаризма: «Такая свобода везде возможна, где наука и университеты добровольно и сознательно отказываются от всякого практического действия на жизнь, от всякого влияния, непосредственно вызывающего или возбуждающего к практической деятельности». Обеспечение этих свобод Кавелин, как и Гумбольдт, видел задачей государства и, в частности, одобрял систему государственного конкурса при назначении новых преподавателей (которая уже сложилась тогда в Германии и могла быть перенята в России), выступая против выборов на должности: «Многие, в том числе, даже профессоры, находят, что юридическое участие университетов в замещении вакантных кафедр вредно потому, что на выбор кандидатов имеют влияние партии и интриги, личные соображения, дух касты или узко и односторонне понимаемые местные интересы». [1355]

1354

Там же. С. 35.

1355

Там же. С. 116–117.

Итоги обсуждения «университетского вопроса» русским обществом в конце 1850-х – начале 1860-х гг. отчасти нашли воплощение в новом Уставе 1863 г.

Его создатели в министерстве народного просвещения, безусловно, также находились под влиянием идей «классического» университета, что было выражено ими в ряде документов. В одном из них указывалось именно на научное предназначение университетов почти в тех же словах, что это делали немецкие неогуманисты: «Наука читается в университетах для науки, и самое свойство разных отраслей человеческого знания служит основанием разделения университетов на факультеты. Университетское преподавание может принести истинную пользу тем, которые ищут в храме науки только науку, т. е. знание, а не идут туда движимые материальными, спекулятивными побуждениями». [1356]

1356

Цит. по: Аврус А. И. История российских университетов. Очерки. М., 2001. С. 66.

Деятели министерства А. В. Головнина выступали против «приманок» для студентов в виде чинов, допускали возможность учебных свобод. «Известно, что при свободе учения в германских университетах достигаются несравненно лучшие результаты, чем при обязательности во французских», – сообщалось в официальной записке министерства по поводу принятия нового Устава. В нем, по мнению авторов, «прежняя безусловная обязательность учения» была ограничена, а набор предписанных студентам предметов определялся теперь не государством, а самими университетами, что при их желании могло означать конец курсовой системе. В русле идей, высказывавшихся еще С. С. Уваровым, министерство предполагало значительно расширить преподавание и повысить его научный уровень с помощью введения приват-доцентуры: «На учреждение приват-доцентов со всех сторон возлагаются самые свежие надежды. Оно по общему мнению должно сделаться рассадником профессоров и главнейшим средством для замещения кафедр; ему предстоит оживить университеты постоянным притоком новых и свежих сил». [1357]

1357

По поводу нового университетского устава // ЖМНП. 1863. № 8. С. 383, 400.

Однако многие провозглашенные министерством положения не сработали, и это ярко доказывало, что в действительности Устав 1863 г. носил компромиссный характер, и, несмотря на отраженные в нем либеральные веяния, не содержал механизмов реального обновления университетской жизни, но позволял консервировать устарелые порядки. Так, введение свободы обучения фактически было передано на усмотрение университетских Советов, которые повсеместно оставили формы контроля (курсовые экзамены) прежними. Приват-доцентура в 1860—70-е гг. не получила развития на практике, поскольку не были четко предусмотрены способы ее финансирования, а пойти на введение платы за каждый лекционный курс, как в немецких университетах, правительство не решилось. Поэтому молодые ученые, не будучи в состоянии одновременно и содержать себя, и вести преподавание в качестве приват-доцентов, всячески стремились занять штатные места доцентов, которые фактически были эквиваленты прежним должностям адъюнктов, являлись столь же бесправными, а назначение в них целиком зависело от «кастовых отношений» внутри профессорского корпуса, о которых упоминал Кавелин, и не гарантировало правильной смены кадров. Наконец, ничем не было подкреплено и прокламированное желание министерства «поставить университеты вне чинов», поскольку обе степени выпускника – и действительный студент, и кандидат – сохранились в Уставе с их правами на классы по Табели о рангах.

Неудовлетворенность результатами этих университетских реформ сказалась уже в последующее десятилетие, вызвав новый этап дискуссий, относящийся к 1870-м – началу 1880-х гг. Его открыло выступление в печати профессора Московского университета Н. А. Любимова (1830–1897). По сути продолжая линию отстаивания идей «классического» университета, которую вели Пирогов, Бабст, Кавелин и др., он упрекал сложившуюся систему в «общей безответственности» и говорил о беспомощности либеральных тенденций Устава 1863 г.: «Какие меры по отношению к университетам могут быть признаны либеральными в истинном смысле, серьезно либеральными мерами? Очевидно те, которые клонились бы к допущению и ограждению академической свободы исследования и преподавания, которые содействовали бы призванию к жизни духа науки и умственной самостоятельности, пробуждению интереса к высшим задачам знания, оживлению философского направления» [1358] .

1358

Любимов Н. А. По поводу предстоящего пересмотра университетского Устава // Русский вестник. 1873. № 2. С. 889. 

В отсутствии такого духа Любимов обвинял университетскую корпоративность, при которой конкурсное замещение должностей «практически не имеет значения», а право министров назначать профессоров «не отвергается абсолютно, но обставлено условиями, при которых пользование правом имеет вид действия, направленного против университета по недоверию или в наказание». Своему времени Любимов противопоставлял Московский университет 1840-х гг., верный утвердившимся тогда элементам «классического» облика, когда «благодаря небольшой согласной группе профессоров преподавание имело дух и стремление к охране, среди неблагоприятных внешних условий, принципов гуманности и разумной свободы, и университет имел самостоятельность, живой образ, силу» [1359] .

1359

Там же. С. 890.