Российский колокол № 1 (45) 2024
Шрифт:
– Вечная весна-а-а в одиночной камере! – пропела она, увидев в окне мою обалдевшую рожу. – Вечная весна-а-а!
– Зима, – поправил я на автомате, – и не вечная. Пройдёт когда-нибудь.
Я не понимал, что происходит, откуда под моим окном взялась Октябрьская и почему она вообще со мной разговаривает после всего.
– Ты тоже считаешь дни до весны, Илия?
– Не Илия – Илья. Не называй меня так. Мало ли что в паспорте записано.
Не мне сейчас было делать ей подобные предъявы, но что вылетело, то вылетело.
– Ого, да ты прямо как я! Тоже ненавижу, когда меня Асей зовут. Сразу ассоциации: детсад, хохломские стульчики, каша с комками, бе-е-е… Так что, как только у меня появился шанс, я всем запретила – теперь никто меня так не зовёт, просто не может.
– Да ладно! Нормальное же имя… А… А…
Я не смог закончить фразу, потому что у меня свело челюсть.
– Вот я и говорю, никто меня больше Асей не зовёт. И у тебя не получится. – Октябрьская довольно улыбалась.
– Ерунда!
Я попробовал ещё раз. А потом ещё и ещё. Все мои попытки были безуспешны. Я был не в состоянии назвать Октябрьскую Асей.
– Забей, Илия. – Октябрьскую это, похоже, забавляло. – Не парься, это не ты башкой поехал, такова теперь суровая реальность. А я, прости, буду звать тебя Илией, потому что мне так нравится.
Во всё время нашего разговора Октябрьская ни на миг не прекращала бить в барабан. Было громко. Я ожидал, что сейчас из окон начнут вылезать недовольные жильцы, но, похоже, всем было плевать.
– На самом деле я к тебе по делу. Можно сказать, официально.
– Что-о-о? – Я вытаращил глаза.
– Официальная миссия, говорю. – На лице Октябрьской застыла серьёзная мина, но через пару секунд она не выдержала и прыснула в кулак, ненадолго прекратив стучать. – Сегодня я твоя Фея одного желания. Видишь ли, я решила, что несколько перегнула палку, слишком мощно вас прокляла. Вы ведь по факту ничего не сделали, барабан отнять не пытались, только болтали. А я вас – в яму, в дерьмо. А совсем уж несправедливо то, что твои друганы уже давно на ногах, а ты до сих пор инвалид. Так что тебе полагается компенсация в виде одного желания. Исполню, правда, выборочно, с торгом и обсуждением. Так что не тяни: у меня счётчик тикает, – говори, чего хочешь больше всего.
Она выбила звонкую дробь и замерла.
Я, конечно, из того, что она наговорила, не понял ровным счётом ничего. И свои последующие слова так никогда и не смог объяснить ни себе, ни ей.
– Пусть мы с тобой подружимся. Станем хорошими, настоящими друзьями.
Палочка вырвалась из рук Октябрьской и звонко стукнула в барабан, прежде чем отлететь в снег. Октябрьская подняла на меня удивлённое лицо, и чёрно-белый мир внезапно обрёл цвета.
– Вообще планировалось, – вздохнула она, – что ты просто захочешь вылечиться. Типа: «Цветик-семицветик, хочу, чтобы мальчик Женя был здоров…»
– Но…
– Ты не понимаешь, чел. Почти полтора месяца,
Она стояла под моим окном с барабаном в руках, несла полную ахинею, но мне почему-то было легко и спокойно, словно мы действительно давние друзья.
– Слушай, Илия…
– Илья!
– Нет, будешь Илия. Всё! Ты скажи: у тебя пожрать есть?
– Должно быть, – я чуть растерялся, – надо посмотреть. Только я почти не встаю, даже впустить тебя будет проблемно.
– А, не парься! В окно запрыгну. Один момент!
Она повернула барабан и пристально вгляделась в его красный блестящий бок.
– Триста девяносто три, фигня.
В течение последующих десяти минут она просто колотила в свой барабан. Выходило задорно, только я вконец замёрз.
– Ты если лезешь, то лезь. А то дубак. – Я поёжился.
Она кивнула, но продолжила стучать. Вскоре остановилась, выдержала паузу, что-то пробормотала и звучно, с треском лупанула по барабану. Вышло так громко, что, казалось, слышно было во всём районе. После этого Октябрьская оттолкнулась от заснеженной земли обеими ногами и прыгнула – странно, невозможно, по-мультяшному, люди так не могут, – и вот она уже стоит на подоконнике, чудом не наступив мне ни на руки, ни на голову.
– Я такая прыгучая потому, что пью гамми-сок! – заявила она.
– Врёшь, – проворчал я, – он действует только на гамми-мишек.
– И как он догадался, что я не мишка? – заржала Октябрьская, перешагивая через мою голову.
Только когда я закрыл за ней окно, понял, как замёрз. Октябрьская обшаривала холодильник на кухне, а я накрылся одеялом до подбородка, лязгал зубами и продолжал ничего не понимать.
Барабан лежал на расшатанном венском стуле рядом с моей кроватью. Яркий, блестящий, с хромированными ободками, на боку белой краской неряшливо – номер триста семнадцать. Я высунул дрожавшую руку из-под одеяла, обхватил пальцами лежавшую сверху барабанную палочку, стукнул раз, другой. И этого явно не могло быть, но семёрка сменилась девяткой – теперь барабан имел номер триста девятнадцать.
Пришла Октябрьская, молча отобрала у меня палочку. Она притащила здоровенную тарелку бутербродов с копчёной колбасой, проигнорировав всю здоровую еду, которой, я знаю, у нас в холодильнике полно. Мы сидели и жевали бутерброды, запивая несладким чаем. При этом Октябрьская всё время держала барабан на коленях. Она отхлёбывала из чашки, запихивала в рот куски хлеба с кругляшами колбасы, жевала, смеялась, говорила с набитым ртом, а в это время её левая рука с палочкой всё время еле слышно, но непрерывно била в барабан.