Российский колокол № 1 (45) 2024
Шрифт:
Вот не надо никогда терпеть, послала бы сразу, обложила трёхэтажным, и все были бы если не счастливы, то хотя бы целы. А этот залезает ко мне на плиты, садится рядом и начинает мне что-то затирать. Я отворачиваюсь, не слушаю, он меня бесит: и голос скрипучий, и говорит медленно, манерно так. Ла-ла-ла, клоунский оркестр, ла-ла-ла, волшебный барабан, любое желание, ла-ла-ла, устал, ничего не хочу…
А потом суёт мне этот барабан. Я отталкиваю, а он снова мне его в руки пихает.
«Я его, – говорит, – вам дарю, девушка. Теперь он ваш. Он сейчас
И вкладывает мне палочку в руку. А пальцы у него липкие. И тут я не выдержала: «Исчезни, дебил!» – и палочкой грохнула, криво, по краю, просто со зла.
Октябрьская замолчала. Глаза у неё стали стеклянными, она смотрела куда-то сквозь меня.
– А он что? – нетерпеливо спросил я.
Несколько секунд она тормозила, не понимая вопроса, потом вздохнула:
– А он… взял и исчез.
Октябрьская опустила голову и долго так сидела, молчала, даже стучать перестала.
– Илия, ты понимаешь, что я сделала? Я ж его убила, хозяина красного барабана, совсем убила.
– Ну-у-у, может, он просто быстро ушёл? – Ничего умнее мне в голову не пришло.
Октябрьская выругалась. Грустно и без огонька. Закрыла глаза. Заговорила тихо-тихо.
Она тогда не сразу поняла, что случилось. Был человек, нелепый, доставучий, раздражающий, и вот его нет, только красный барабан на коленях. Чуть не выбросила. Это уже потом, когда поняла, как он работает, вспомнила обрывки услышанных слов, сложила всё вместе, нажелала мелких радостей, наделала глупостей, исправила, уяснила, что к чему, вот тогда-то к ней и пришло понимание. Я бы ни за что не хотел быть на её месте, когда она поняла, что наделала.
Барабан исполнял желания. Любые. Точнее, почти любые. Вернуть своего бывшего хозяина он отказался: то ли не мог, то ли Октябрьская как-то неправильно формулировала. Но это, как я понял, был единственный случай, когда желание вообще не могло быть исполнено. Остальное – пожалуйста, всё что угодно. Вопрос цены. Каждое желание стоило определённое количество ударов палочками. Хочешь мороженое – настучи двести пятьдесят раз, число на боку барабана меняется, показывая, сколько ударов у тебя уже в запасе, а сколько нужно для исполнения задуманного. Для того чтобы желание исполнилось, надо чётко проговорить его вслух, а после один раз стукнуть в барабан.
От всемогущества хозяина барабана отделяло количество ударов, нужных для исполнения конкретного желания. Чтобы набрать очки для простой житейской магии, требовалось молотить палочками от десяти минут до нескольких часов. А вот чтобы, например, вылечить больного, особенно тяжёлого, требовалось такое количество ударов, что надо было барабанить неделями или даже месяцами напролёт.
– Я, чтобы хоть как-то успокоить совесть, приходила в хоспис, выбирала бабушку или ребёнка, а потом долбила, долбила, долбила. Потом загадывала желание, и человек выздоравливал, вставал и уходил домой. Самой мне легче от этого не становилось, чем больше я видела, тем
– А ты не пробовала загадать, чтобы выздоровел не один человек, а целая палата, или все в хосписе, или вообще все?
– Думаешь, один такой умный? – Октябрьская покачала головой. – Пыталась, конечно, и так и сяк. Только оказалось, что к барабану логика оптовых продаж неприменима. То есть исцелить десять человек по одному гораздо быстрее, чем тех же десять зараз. А уж всех на земле… Солнце погаснет, прежде чем я набью нужное количество. Так что я лечила, кого могла, но легче мне не становилось…
– Получается, когда ты между парами забивалась в угол и стучала…
Я отвернулся. Какой же стыд!
– Всё верно, лечила бабушку с раком толстой кишки… Ладно, Илия, проехали уже. Вы тогда дерьмово себя повели, ничего не поделаешь. Но лично ты этот кредит уже выплатил. С грабительскими процентами, друг.
Я покачал головой:
– Думал, я если и не хороший, то нормальный человек, а теперь уж и не знаю.
– Это нормально – не знать. В этой странной жизни нельзя быть ни в чём уверенным, даже в том, что ты – ты, даже в том, что ты – человек.
– Ладно, не загоняйся. – Я так прифигел с её слов, что даже забыл, что мне стыдно. – Кем же я ещё могу быть, я же помню и детство, и как рос, и как жил…
– На самом деле воспоминания невозможно отличить от фантазий. Но не суть. Дай пять, нормальный человек.
Она протянула мне сжатую в кулак ладонь, и мы стукнулись костяшками. Октябрьская улыбалась, но как-то подозрительно. А потом стукнула в барабан, активируя желание, и мультяшным прыжком с перекувырком вылетела в окно. Рама захлопнулась за ней сама. Выглядело очень круто.
Я расплющил нос о стекло, но с той стороны уже никого не было, только снег, чахлые кусты, бетон и металл – чёрно-белая картинка. Интересно, а в моём детстве вид из моего окна был так же уныл, как и сейчас? Я пытался вспомнить, представить себя пятилетним, но не мог. Потому что я им не был. Сначала мне было тринадцать. Мы сидели на загаженных ступенях между этажами, из форточки дуло, а пепельница была полна бычков. Копоть сидел на подоконнике, у него были золотые крылья и зелёный ирокез на голове. Димка Бычок лежал в отключке под батареей на спине. Меня мутило.
– Где мы, Копоть? – спрашивал я.
Но тот только пожимал плечами, и золотые крылья за его спиной мелко тряслись.
– Ты же ангел, Копоть. Ты должен всё знать. А то я даже не помню, кто я и откуда тебя знаю. Что мы делаем здесь, Копоть?
– Вы все – ангелы, а я… – тут Копоть смачно сплюнул на пол, – я – человек.
– Но у тебя крылья. У одного тебя…
– Крылья, – мрачно сказал Копоть, – нужны только людям, они любят летать. Кроме них, это мало кому интересно. А ты – ангел, Илия. – С этими словами Копоть распахнул перекошенную оконную створку, оттолкнулся и взмыл в тёмное небо.