Российский колокол № 1 (45) 2024
Шрифт:
– Да поешь ты как нормальные люди, – не выдержал я наконец, – никто твой барабан не заберёт.
Лучше бы не говорил. Она сразу напряглась, взгляд стал неприятным.
– Ты, что ли, заберёшь? Кишка тонка.
Я мог бы свести всё к шутке, но её слова и тон меня задели.
– На фиг мне твой барабан не нужен. Захотел бы – сто раз бы уже отнял.
Октябрьская ощетинилась.
– Ну попробуй, возьми. – Она резко протянула мне барабан.
– Убери его. – Я откинулся на подушки. – Я так сказал, чтобы понимала…
– Нет, – голос у неё был злым, – давай отнимай,
Если посмотреть со стороны, наверное, это была очень смешная сцена. Но тогда я очень разозлился. Выбросил руку вперёд, хотел схватить, выдернуть у неё игрушку, потом вернуть, конечно, просто чтобы знала…
Вместо этого меня стошнило.
Когда я пришёл в себя, всё вокруг было заблёвано. Октябрьская сидела рядом и вместо тазика держала передо мной тарелку с остатками бутербродов. При этом она зачем-то хлопала меня по спине, будто это хоть как-то могло помочь.
– Илия, ну чел, прости дуру, – бормотала она. – Взбесилась, злыдня, болит у меня в этом месте. Потерпи, сейчас пройдёт. Это на десять минут только, совсем простое проклятье. Так что ты не умирай, слышь?!
Я и не собирался. Десять минут, видимо, истекли, потому что меня перестало выворачивать так же внезапно, как и начало.
Октябрьская с тоской оглядывала загаженную комнату:
– У тебя хоть салфетки есть?
Я не знал, и она ушла искать на кухню. Пришла, поморщилась, кое-как подтёрла, подчистила ковёр и покрывало. Вздохнула о загубленных бутербродах.
– Я ведь всю колбасу перевела, – сокрушалась она, – а больше у тебя в холодильнике ничего съедобного: капуста, суп с травой, йогурты какие-то. Прости, я не специально тебя прокляла, это вообще теперь на барабане такая защита. Каждый, кто попытается отнять барабан, будет блевать. Прости. Психованная я, друг.
Во взгляде её мелькнуло что-то беспомощное. Она наклонилась ко мне, и несколько секунд мы смотрели в глаза друг другу. Вид у неё был виноватый. Октябрьская – моя ровесница. Но с правой стороны рта у неё наметилась складка, а от левого глаза лучиками расходились четыре морщинки. Мне внезапно захотелось обнять её. Еле удержался. Вместо этого я тихо произнёс:
– Октябрьская, что происходит?
Она нахмурилась. Села на стул, вновь положила барабан на колени, понурилась:
– А если расскажу, не разболтаешь? А то подчинять твою волю и всё такое будет уж совсем не по-дружески. Так что просто обещай.
Я закивал: мол, конечно, никому никогда. Я уже устал ничего не понимать.
– Ладно, принято. – Октябрьская понизила голос. – Слышал про Безумный Клоунский Оркестр?
Это было неожиданно.
– Все слышали, в детстве, в лагере у костра: «Девочка-девочка, не покупай чёрный контрабас!» или «Оранжевая труба засосёт тебя». Сидели потом такие… от каждого шороха вздрагивали.
– Во-о-от! И мы тоже. Подросли, бояться перестали. Ну, в общем правильно – не надо ничего бояться. А вот то, что перестали в эти истории верить…
– Ну, знаешь, фиолетовый бубен, растягивающий время; чёрный контрабас, создающий двойников; красный барабан…
Я осёкся. Октябрьская улыбалась:
– Вот именно, Илия, вот именно.
И
– Ты меня разводишь, – сказал я, – уже усёк, шутки у тебя отпадные.
– Окей, – вспыхнула Октябрьская, – устроим демонстрацию. Легче немного колдануть, чем убеждать тебя полгода. And I want it painted black…
Последние слова она пропела. Мелодия, кстати, ничего так была.
– Это ты чё такое спела?
– Для тебя ничё, раз не знаешь, – отрезала она.
Схватила палочки и загрохотала. Стучала она круто, по крайней мере, быстро и ровно. Я даже заслушался, начал головой потряхивать, но тут она резко остановилась. Рявкнула:
– I want it painted black!
Я не понял, что Октябрьская там «ай вонт», а она уже подняла палочку над головой, как сигналыцица:
– Ну как тебе такое, Илия?
Я даже не стал поправлять её – хлопал глазами, разглядывая обои: на них ещё можно было различить тиснёные ромбы, которые мне не то чтобы нравились, но я к ним привык. Вот только они больше не были ни персиковыми, ни светло-бежевыми.
– О-фи-геть! – только и смог сказать я.
– Заодно ремонт тебе подновила, будешь теперь жить «в чёрной-чёрной комнате».
Я охнул. Чёрными стали все стены, пол, потолок, цвет мебели и одеял, даже хрустальные плафоны люстры потемнели и утратили прозрачность.
– Эй, – осторожно начал я, – а ты сможешь всё вернуть, как было? А то как-то… мрачно.
Октябрьская покачала головой:
– Не-а, колдовство уже не отменить. Только ручками всё покрасить и поменять. Прости, друг. Увлеклась.
– О, нет… Скажи, что врёшь, а?
– Вру, – легко согласилась Октябрьская, – но про барабан ты теперь-то мне веришь?
Я верил. А что мне ещё оставалось?
– Никакая ты не фея, – вздохнул я, – ты бедствие, твоим именем в Америке когда-нибудь назовут ураган.
Её лицо засияло.
– Илия, чел! Да это лучшее, что мне сказали за последние полгода. Дай я тебя обниму. Нет, ну круто же – ураган «Октябрьская», вообще офигенно!
Обниматься, впрочем, не полезла. Сидела, монотонно постукивала палочкой в барабан, кусала губу.
– В общем, смотри, слушай. Для меня всё началось летом. Одиннадцатого июля. С утра была злющая, почему – забыла. Было тошно, гадко и казалось, что всё воняет какой-то дрянью. В общем, к обеду решила: пошли все на фиг, мне нужно побыть одной. У меня было место на бывшем железобетонном заводе, там в одном месте в заборе во-о-от такая дырища, очень удобно, если знать. Внутри никого нет, только бетонные плиты стопками сложены, криво так, забраться ничего не стоит. Залезла на них, сижу, трясусь от злости. Уже начинает отпускать – хорошо, нет никого, только голуби бродят. Но они не лезут и тупых вопросов не задают. И только я начинаю успокаиваться, как откуда ни возьмись этот чудила с бородкой.