Российский колокол № 2 (46) 2024
Шрифт:
– Нет! – Лора подалась к Гале, и та отступила на шаг. – Кот! Я возьму кота.
Самолёт взмыл в небо.
Лора прислонилась лбом к окну. Крошечный Н-ск быстро превратился в свою же проекцию на карте. Мелькнула голубая лента реки. Запестрели жёлтые и зелёные квадратики полей, нитки шоссе. Лора перевела взгляд от окна на переноску.
Кота, казалось, не удивило внезапное путешествие. Он дремал.
«Домой, – подумала Лора. – Мы летим домой».
Елена Кадомцева
Братья
По
Теперь все разойдутся на фуршет, а он продолжит играть, что-нибудь ненавязчивое, лёгкое. Кое-кто вернётся к сцене с закусками и шампанским. Он будет играть, а за его спиной на экране будут плясать тени. Потом он наскоро перекусит тем, что Аня успеет отложить ему. Потом скрипка ляжет в футляр, и он поедет с пересадками в съёмную трёшку. По зимней столице, щедро раскрашенной огнями. Потом…
Музыка лилась независимо от того, какие мысли шумели в его голове.
– Мастер!
– Браво, маэстро!
– Ты крут!
– Парень, тебя прёт!
Он слышал разное в концертных залах, лофтах и тёмных полу-подвальчиках.
Коснулся струны смычком. Чистый звук, живой. Ещё и ещё. Когда он играл, время не шло, оно свивалось в тугие клубки. Потянешь за ниточку… Лучше не тяни. Кто знает, что там скрывается. Там, за всеми этими выступлениями на вечерах, открытиях, днях рождения…
– Никита!
– Да?
– С тобой хотят сфотографироваться. Можно?
Два шага со сцены. Улыбка. На фото он всегда выходит что надо. Очки в лаконичной, но стильной оправе, шапочка, чёрный или серый лонгслив. Модный, востребованный. Профи. Никита Хлебов. Украсит ваш вернисаж. Вот визитка, возьмите. Лучше звонить заранее.
С Аней попрощались в метро. Кулаком о кулак, легонько. Аня – свой парень, хоть и девчонка. Ему – на зелёную ветку, ей – на кольцевую. Никита зевал, погружаясь в застывшие в мраморе и граните тоннели. Медленный путь в подсвеченную тьму. Каково было рыть их? Хоть кто-то думает об этом, когда спускается? Или воспринимают как привычную данность? Уже несколько поколений просто привыкли. Эти стены просто есть. И запах. Неизменно успокаивающий. Шаги, вереницы людей. Только успевай смотреть поверх экрана. Ноги помнят. А голова… уже не здесь.
А там, где привычная данность разрушалась из года в год. Выбивалась снарядами. Дробилась на осколки. Он разблокировал экран.
Нет! Дотяни до дома. Убрал телефон в карман. Ехать всего три остановки. Даже музыку не стал включать, встал ближе к выходу. Выскочил в два лёгких шага. На улице постоял, запрокинув голову. Небо снова было мягкое, снежное. Скоро пойдёт. Не растаял бы, как предыдущий, в два дня…
До дома дошёл быстро, нашарил ключи в кармане, поднялся. Повесил куртку, скинул ботинки, задвинул их поглубже под вешалку. Обычно тут стояло не меньше трёх пар. Нет никого… А-а-а, сегодня же пятница. Дурачина.
В квартире было темно. Длинный коридор, застланный ковровой дорожкой, вёл в кухню. Никита считал шаги. У мамы коридор меньше в два раза. Здесь бы они все втроём поместились… Но они там, в Ецке, а здесь он один.
Просторная кухня, стол
Он с усилием потянул дверцу. Серые резиновые полоски неохотно отлепились. Закинул на полку контейнеры с канапе и нарезкой. Налил воды. Пил долгими глотками. Сполоснул стакан и аккуратно поставил его на поднос у раковины, подхватил рюкзак и через всю квартиру пошёл обратно, в ванную у входа.
Никита снял очки и шапочку. Провёл влажными ладонями по вискам, по щекам. Кожа на черепе блестела. Алопеция. Перенесённый стресс. «Попробуйте вот этот препарат. – Росчерк на листочке. – И вот ещё клиника, обратитесь». Он надел шапочку. Фирменную. Превосходный трикотаж, не скатывается, не растягивается. Их у него было три. Чёрная, тёмно-синяя и чернильная. И такие же рубашки. На случай особо торжественных… мероприятий.
Умылся, прошёл к себе. Щёлкнул замком. Свет включать не стал. Опрокинулся на кровать. Разблокировал экран телефона, тронул иконку «Телеграма». От мамы сообщений нет. Была в сети сорок три минуты назад. Теперь новости. В Ецке было три прилёта, пострадал частный сектор… Глотал слова как кусочки свинца, гладкие, тяжёлые. Он держал как-то дробь на ладони. Нашёл с ребятами в жестяной банке в брошенном гараже. В пресловутом частном секторе Ецка, рядом с которым они тогда жили. Перед отъездом он уговорил маму разменять их трёшку на крохотную однушку в центре (хотя и это было почти нереально сделать восемь лет назад). Только с этим условием согласился уехать к тётке в Терскую область… А теперь что частный сектор на окраинах, что центр – прилетает одинаково непредсказуемо. И часто.
Никита бросил телефон на кровать, он подпрыгнул и затих. По потолку пробежали пятна света, во дворе заурчала машина. Со второго этажа было хорошо слышно. Рывком перевернулся на живот, схватил телефон, набрал маму:
– Привет. Да, отыграл хорошо. Дома уже… Поел, конечно. Завтра выходной. К тёте не поеду, нет. Репетиция, надо учить партию, скоро отбор… Конечно, отдыхать тоже буду. Да, мам. Обязательно. Да. Воду давали? А когда? Хватит до завтра? Нет, не помню её. Из сорок шестой? Не помню, мам… Ладно. Я позвоню сам. Хорошо. Спокойной ночи, мама. Я помню про таблетки. И ты про свои не забывай. Целую. До завтра.
Нажал отбой. Три прилёта. Есть пострадавшие или нет, даже не написали. И мама молчит. Никогда не говорит. Он научился узнавать сам: по чуть дрогнувшему голосу от осевших где-то в горле слёз, по паузам – отвести телефон, выдохнуть, снова говорить. Сегодня вроде бы напрямую не коснулось. Окна целы, и близкие люди – тоже. Отделались испугом. Или до сих пор не отделались от него. Как он.
Он помнил: воздух гудел и вибрировал, мама бежала грузно, вжав голову в плечи, ботинок соскочил с ноги. Почти добежали. Парень налетел сбоку и сгрёб их обоих – на землю. Загудело сильнее. Накрыло землёй и кусками штукатурки со стены соседнего дома. Когда перестало шуметь в голове, разобрал слова: «…падайте сразу».