Ростов-папа. История преступности Юга России

Кисин Сергей Валерьевич

Селились в окрестностях Ростова в землянках, шалашах, крытых камышом мазанках, стихийно возникавших слободках и хуторках. Полицейским чинам до них дела не было – слободки располагались вне их участков, а случайные путники обходили их стороной от греха подальше.

Кроме того, на три ежегодных ярмарки приезжали 35–40 тысяч человек. И отнюдь не всегда коммерческого сословия – многие были «мазурского звания» и прибывали пощипать золотого тельца.

В июле 1858 года глава тайной полиции Екатеринославской губернии корпуса жандармов генерал-майор Михаил Рындин 2-й рапортовал: «Вместе с тем, г. Ростов вмещает в себя притон бродяг и разных мошенников, в том числе делателей фальшивых кредитных билетов и звонкой монеты, в остроге же постоянно бывает 400 разных преступников».

Эти выводы генерал делал по годовым тюремным отчетам,

согласно которым годом ранее через ростовский острог прошло 1614 преступников, из которых к каторге в Сибирь были осуждены 211 человек. При этом на втором месте по уровню преступности в Екатеринославской губернии был Александровск (ныне Запорожье, места «махновские»), откуда на каторгу за год были высланы лишь 49 человек.

И хотя затемнить христианскую душу (убить) в традиционно разбойном Донском краю особых проблем не составляло, все же подавляющее большинство острожников содержалось за более или менее мелкие кражи, мошенничество, просрочку паспортов, бродяжничество и попрошайничество.

Для сравнения, в 1853 году на полумиллионное население Санкт-Петербурга приходилось всего 5 убийств, 6 грабежей и 1260 краж и мошенничеств.

В 1873 году полицмейстер Ростова Семен Сербинов докладывал городскому голове Петру Максимову: «…обширная торговля, громадный отпуск хлеба за границу привлекают в Ростов множество рабочих, занимающихся исключительно на берегу ссыпкою и просушкою хлеба, через что образовался неизвестный почти

нигде в России, за исключением Петербурга и Одессы, класс пролетариата, живущего ежедневными заработками на мойках, сушке и пр. Колебание цен на хлеб, уменьшение отпуска хлеба за границу отражаются на наших рабочих точно так же, как в больших городах Западной Европы, и производят кризис, вследствие чего десятки тысяч рабочих остаются без работы и куска хлеба, как это было, например, в 1872 году, когда с проведением Воронежской железной дороги рабочие, привлеченные слухами о хороших заработках, пришли громадными массами, а отпуск хлеба уменьшился, и множество из них осталось без всяких средств к существованию. Подобные массы голодных, оборванных рабочих не могут не внушить справедливого опасения за благосостояние граждан, а в нынешнее бедственное время еще больше внушают опасения при тех ничтожных средствах, которыми располагает Ростовская полиция для предупреждения, преследования и открытия преступления… Пьянство поголовное, повальное, самые буйные, грязные сцены разврата, ссоры – таковы характеристические черты пришлого населения, не знающего друг друга».

Данные о пьянстве явно не взяты с потолка. В городе работало несколько спиртоочистительных заводов и казенные винные склады, масса частных ренсковых погребов и виноторговен. 236 трактиров и множество более приличных кафе и рестораций (всего около 400 питейных заведений), которые в 1890 году принесли 70,8 тысячи рублей прибыли. Тогда четверть ведра вина местного завода Ивана Трифонова стоила 1 рубль 25 копеек, бутылка – 30 копеек, полбутылки – 15 копеек.

Особенно густо кабацкая сеть опоясывала пролетарское Затемерницкое поселение, где, не без поддержки зеленого змия, частенько начинались бунты, смуты и стачки с баррикадами.

Не случайно путешествующий по югу России столичный писатель и этнограф Евгений Марков, побывавший в Ростове в середине 80-х годов XIX века (отец будущего известного думца-черносотенца Николая Маркова-второго, также часто бывавшего в городе на Дону), в своих «Очерках Кавказа», опубликованных в 1887 году, главу, посвященную Ростову-на-Дону, назвал «Кабак-город».

В 1904 году на страницах газеты «Донская речь» можно было прочитать: «Ростов пьет сногсшибательно и, главным образом, казенное столовое вино. В месяц мы выпиваем до 12 тысяч ведер вина… На сие дело мы тратим 8 тысяч рублей в день, 240 тысяч рублей в месяц и 3 миллиона рублей в год». В 1913 году уже газета «Приазовский край» ужасалась: «Мы выпиваем в день до тысячи (тысячи!) ведер „монополии“… В октябре 1913 года жителями Ростова выпито 31 983 ведра водки…» Это по 8 литров чистого алкоголя на человека, включая грудных и немощных.

Неправильно, конечно, было бы списывать криминализацию молодого Ростова на повышенную восприимчивость к зеленому змию, но даже грошовый пропой требует этого самого гроша. А его можно либо заработать, либо похристарадничать, либо украсть или отобрать. Благо, в жирном торговом Ростове было у кого.

Понизовая

вольница

Разбойный ген жителям бескрайнего Донского края не был занесен инопланетянами. Он впитан исторически людьми, не знавшими крепостного состояния, но познавшими реальную цену земли и воли. Сюда испокон веку бежали «из России» и Степи от неправд и притеснений, дабы обрести желанную свободу и вольную жизнь, за которую, однако, обязательно придется драться и бадьями лить кровь. Свою и чужую. «Казаковать» на Дону могли только люди, ни в грош не ценящие ни свою шкуру, ни тем более вражескую. Иначе невозможно выжить в краю, где казачьим обычаем запрещено пахать землю и даже надевать ярмо на коня (иначе сам уподобишься рабу-крепостному и боевого скакуна оскорбишь). А следовательно, и хлеб насущный необходимо добывать только «с боя». Государи московские, заинтересованные в военной поддержке Войска Донского, ежегодно присылали казакам «за цареву службу» главным образом боеприпасы и снаряжение: порох, свинец, селитру, железо, сукна. Хлеба же кот наплакал: от 200 до 500 тонн, чего катастрофически не хватало постоянно растущему казачеству.

Поэтому и приходилось по весне отправляться в «походы за зипунами». В основном «к басурманам», но порой и поближе – на родные украины. Не помирать же с голоду «степным рыцарям», эти самые украины защищающим. Не устаревал древний клич волжских разбойников-ушкуйников «Сарынь на кичку!»: нищая сарынь – бурлаки и гребцы – должна была уйти на нос-кичку, пока ушкуйники не разберутся с владельцем судна. И звучал он теперь как в походах против врагов России, так и во время грабежей ее же жителей и купцов. И не потому, что на Дону жили сплошь прирожденные маньяки-убийцы и разбойники, – просто иных средств к существованию, кроме военной добычи или грабежа, в Диком поле не было. Этим они ничуть не отличались от своих европейских современников – испанских конкистадоров, итальянских кондотьеров, германских ландскнехтов, голландских гезов, английских пиратов. Такова философия тогдашних веков – умри ты сегодня, а я завтра.

Атаманы-головщики ежегодно водили отряды в поход, и в случае удачного ясыря-добычи Дон вполне сносно доживал до следующей весны и даже мог торговать с соседями. В случае неудачи – голодал, питался донской рыбой и подножным кормом. И почти ежегодно сам выдерживал набеги «басурман» на свои укрепленные городки, так же рискуя и жизнью, и теми нехитрыми «зипунами», которые удалось раздобыть в походах.

Выживали здесь только сильнейшие, способные зубами выгрызть право на жизнь и раздобыть средства для ее продолжения. Оттого и ценились в первую очередь не образованность, вера и богатство, которое легче легкого потерять, а выучка, отвага и стойкость в испытаниях. В чести были настоящие «псы войны» – гулевщики, не теряющие сознания при виде крови и ради уменьшения риска не останавливающиеся даже перед тем, чтобы предать сабле всех, кто мешает походу – пленных и заложников-аманатов, невзирая на их пол и возраст. Своя жизнь и жизнь товарищей куда дороже. Иначе до «дувана» (дележа добычи) дело так и не дойдет.

Отсюда и крутость нравов на Дону. Хоть жизнь собачья, да доля казачья. Разбойный ген щедро обвил донскую ДНК в кровавые годы Смуты, мятежей Стеньки Разина, Кондрашки Булавина, Емельки Пугачева. Когда были максимально «отпущены тормоза» загадочной русской души и повальные грабежи и убийства стали повседневным и обыденным делом для жителей Дона. Участие в бесчисленных войнах, набегах и облавах также гуманизма не добавляло.

В известной истории о введении новой печати Войска Донского с голым казаком на бочке ее прототип – безвестный «степной рыцарь», ответил приехавшему в Черкасск царю Петру I на вопрос, почему же тот, пропив всю одежду до исподнего, не пропил еще и свою саблю: «Сабельку я не пропью ни за что, она – кормилица». Сабелька кормила казака и тогда, когда государева казна кормить его не хотела или была не в состоянии.

Иными словами, жители донских степей, как принято считать в традиционной историографии, далеко не всегда занимались только тем, что «охраняли границы Российского государства». При необходимости они сами без всяких предрассудков выходили с оружием на большую дорогу и могли запросто ограбить и «посадить в воду» простых путников, торговцев, а то и иноземных послов. Недаром еще Иван Грозный слал строгие распоряжения атаманам в Черкасский городок, дабы те «накрепко охраняли» турецких послов и проводили их «с честью».