Ростов Великий
Шрифт:
Но лекаря купцу звать не хотелось: такую хворь излечить едва ли ему под силу, да и приводить его в дом зело опасно: тогда весь Ростов изведает о страшном недуге Олеси. То-то вновь заговорят злые языки. Блудливая дочка, мол, купца Богданова, допрежь с ямщиком спуталась, в бега с ним, не от великого ума, ударилась, а ныне и вовсе спятила… Нет, нельзя звать лекаря, никак нельзя! Может, Олеся еще придет в себя.
Но тщетны были ожидания, и тогда Василий Демьяныч отправился к епископу Кириллу Второму, весьма почитаемому ростовцами архиерею.
Вот уже третий год возглавлял Ростовскую епархию новый владыка. За это время он близко сошелся не только с князем Василько, его супругой Марией, но и со многими боярами.
Василий Демьяныч был допущен к руке владыки в первый же день. В покои епископа его проводил молодой послушник, кой, перед низкой сводчатой дверью, тихо и почтительно молвил:
— Святой отец ждет тебя, купец.
Владыка обладал крупной, внушительной фигурой. Ему было немногим за сорок; лицо округлое, широколобое, с открытыми, пристальными глазами, мясистым, шишкастым носом и русой, благообразной бородой. Облачен был Кирилл по-домашнему: без мантии, митры [109] и панагии [110] , одетый в лиловую шелковую рясу с серебряным нагрудным крестом.
Василий Демьяныч перекрестился на киот, низко поклонился владыке и тихо молвил:
109
Митра — высокий, с круглым верхом позолоченный и украшенный религиозными эмблемами головной убор высшего духовенства и заслуженных православных священников, надеваемый при полном облачении.
110
Панагия — нагрудный знак православных епископов в виде небольшой, обычно украшенной драгоценными камнями иконки на цепочке, носимой на шее поверх одеяния.
— Благослови, святый отче.
Кирилл осенил купца крестным знамением и произнес по обычаю:
— Во имя отца и сына и святого духа благословляю раба Божия Василия… Что привело тебя, сын мой?
— Беда, святой отец.
И Василий Демьяныч всё рассказал, ничего не утаив.
— Велика твоя беда, сын мой, но всё — в руках Господних. И как сказал апостол: «Честен брак — и ложе не скверно. Прелюбодеев же судит Бог». Не миновала и дочь твоя наказанья.
— Но как же быть теперь, владыка? Как? — с отчаянием в голосе вопросил купец.
Владыка поднялся из кресла, шурша просторной рясой, прошелся по покоям, заменил догоревшую свечу в бронзовом шандане, а затем ступил к застывшему в томительном ожидании купцу, и участливо молвил:
— Молись, Василий Демьяныч. Неустанно молись. Токмо в том спасение.
— А может, окажешь милость свою и пришлешь лекаря, святый отче? Недуг-то у дочери редкостный, — робко произнес Василий Демьяныч.
— Молись! — кратко и твердо изронил епископ.
— Как? Вразуми, владыка! — чуть ли не со слезами на глазах обратился к архиерею Василий Демьяныч.
— Поведай, сын мой, а гораздо ли у чада твоего разум помутился?
— Не так уж и гораздо, владыка. Бывают и просветленья.
— К киоту с молитвой подходит?
— И не единожды, владыка.
— Тогда не всё еще так худо, сын мой… А теперь зело накрепко запомни слова мои: ежели Бог пошлет на кого болезнь или какое страдание, — исцеляться ему Божьею милостью, да слезами, да молитвою, да постом, да милостынею, да искренним покаянием, да благодарностью и прощением, и милосердием. И отцов духовных подвигнуть на моление Богу: петь молитвы, воду святить с честных крестов, и со святых мощей, и с чудотворных образов, и освящаться маслом, и по святым чудотворным
— Ничего не запамятую, святой отец.
— Да поможет тебе Господь. Закажи сорокоуст о здравии чада твоего с молебном — и я сам помолюсь.
Василий Демьяныч опустился на колени и поцеловал епископу руку.
— Благодарствую, владыка, — растрогался Василий Демьяныч.
Затем он поднялся, распахнул темно-вишневый кафтан и расстегнул калиту, прикрепленную к кожаному ремню, опоясывающему льняную рубаху.
— Прими, святой отец, на украшение храма. То — от всего сердца.
Но Кирилл отвел руку купца с тугим, набитым золотыми монетами кошелем.
— Коль от всего сердца, то передай моему казначею. Храм нуждается в благой помощи.
Глава 10
ВЛАС И ФЕТИНЬЯ
Смерть своего любимого «Борисыньки» оказалась для Фетиньи полной неожиданностью. Когда услышала, грянулась оземь и забилась в надрывном, неутешном плаче. Её горе было отчаянным и безмерным. Фетинье не хотелось жить.
Боярина, как и всякого «княжьего мужа», хоронили с почестями. Соборовал и отпевал усопшего сам епископ Кирилл. А затем в покои вошел князь Василько в смирном [111] платье, а за ним духовенство с хоругвями и крестами.
111
Смирном — траурном, черном.
Тело боярина лежало под золотым балдахином. После отпевания ближние слуги понесли усопшего с верхнего жилья хором, сенями и переходами, к красному крыльцу. Другие же слуги несли надгробную доску, покрытою серебряной объярью. На красном крыльце боярина положили на приготовленные сани [112] , обитые золотым атласом. Подождав некоторое время, дабы усопший простился со своим домом, слуги понесли сани на руках к воротам тына. Перед телом шли священники и дьяконы со святыми иконами и крестами; за ними — певчие епископа, кои уныло тянули надгробное пение. Замыкали траурное шествие князь Василько и Кирилл.
112
В Древней Руси и зимой и летом покойников хоронили на санях.
Супругу боярина, дородную Наталью Никифоровну, также по древнему обычаю несли на санях, обитых черным сукном, за коими следовали княгиня Мария Михайловна с верховыми боярынями, боярышнями и ближними служанками Натальи. Все были в смирных платьях.
Когда боярина выносили из ворот тына, позади траурного шествия раздался душераздирающий крик Фетиньи…
Хоронили Сутягу торжественно, но толковали о нем скупо, и никто не проронил о нем доброго слова. Худая жизнь — худая память.
Одна лишь Фетинья убивалась. Всю ночь она пролежала на могиле, не замечая ни прохладной августовской ночи, ни мелкого, моросящего дождя, начавшегося после всенощного бдения.