Ростов Великий
Шрифт:
Но чем старше и богаче делался Василий Демьяныч, тем всё чаще и чаще стала обуревать его назойливая, неутешная мысль: кому это всё надо? Его одряхлевшей супруге, кою всё больше и больше одолевают разные недуги, и коя каждую ночь украдкой тихонько вздыхает и плачет по дочери. Соболино одеяльце в ногах, да потонули подушки в слезах… Самому себе? Но много ли одному надо? Это по молодости хочется богатством покичиться, красивыми нарядами пощеголять да в набольшие купцы выбиться, дабы весь торговый люд шапку перед тобой ломал. Ныне же, когда вот-вот на восьмой десяток завернет, и жить, как говорится, осталось
На сей раз Лазутка посетил купца вечером. Он неторопливо потягивал из серебряной чары хмельной мед и также неспешно рассказывал о жене и детях. А за оконцами были уже сумерки, в связи с чем Василий Демьяныч предположил:
— Вспять, чую, не поедешь, Лазута Егорыч?
— У вас заночую, коль дозволишь, Василий Демьяныч.
Старики довольно переглянулись: впервые зять остается в хоромах на ночь.
— Какой разговор, Лазута Егорыч. Незачем было и спрашивать.
Василий Демьяныч пожевал ломоть пшеничного хлеба с черной икрой, вытер влажные губы льняным рушником и, после некоторого молчания, напрямик вопросил:
— А скажи-ка мне, зять, когда ты нам Олесю и внуков покажешь?
— Когда?.. Да как-нибудь покажу, Василий Демьяныч.
Ты мне это уже не первый год сулишь. Буде, Лазута Егорыч! Глянь на супругу мою. Измаялась вся, да и недужит. Может так статься, что никогда и не увидит Олесю с внуками.
Секлетея, как услышали такие слова, так и в рев пустилась.
— Ох, не увижу любимых деточек. Вот-вот ноженьки протяну.
Василий Демьяныч, вздыхая, кивал головой, скреб пятерней седую бороду и печально взирал на плачущую жену.
Скитник же, человек добрейшей души, терпеть не мог чьих-либо слез. Принялся успокаивать тещу:
— Закинь кручину, Секлетея Гавриловна. Так и быть, как-нибудь привезу на денек жену с ребятней. Привезу!
— Уж так благодарна буду тебе, милостивец! Токмо поборзей.
Но Василий Демьяныч особого довольства не выказал: крякнув в бороду, степенно молвил:
— Надо наше дело обстоятельно решать, Лазута Егорыч. Нам, как не говори, не долго осталось по белому свету бродить. Привози дочь и детей насовсем. Охота нам с Секлетеей последние годы вместе с семьей пожить.
— Простите меня, тесть и теща, но то неисполнимо. Как это мужу без жены и детей остаться? Мне еще, чую, немало лет в скрытне жить придется.
— Т-а-ак, — сумрачно протянул купец и, явно волнуясь и что-то решая, молчаливо заходил по покоям. Затем он ступил к Лазутке и молвил:
— А что ты скажешь, дорогой зятек, если мы с Секлетеей к дочери жить переедем? Как, мать, ты согласна?
— Да я хоть сейчас, государь мой! Нет мне житья без деточек.
Лазутка ошарашенными глазами уставился на тестя.
— А как твоя торговля, Василий Демьяныч?
— Хватит, наторговался! — без колебаний ответил купец. — В могилу всё с собой не заберешь. Хватит!
— А дом на кого оставишь?
— На
— А не разворуют? Глянь, сколь у тебя добра. А товара всякого?
— Я уж обо всем подумал, Лазута Егорыч. Всё добро и товары превращу в деньги. А с деньгами я и в твоей скрытне пригожусь.
— Круто же ты повернул, Василий Демьяныч. Круто!.. Но коль ты и в самом деле хочешь ко мне перебраться, то это другой разговор. Но допрежь мне надо с боярином Корзуном потолковать. Думаю, ты человек не болтливый, боярин возражать не будет. Завтра всё и обговорим.
На другой день Лазутка вновь вернулся к Василию Демьянычу и завил:
— Едва уговорил боярина.
— Аль боится, что ваш отай выдам? — нахмурил колосистые брови купец.
— Да не в том дело, Василий Демьяныч. Ты ведь в Ростове Великом самый именитый купец, немалую пользу городу оказываешь. Сам ведаешь, на доброй торговле города держатся. Тебя не токмо боярин, но и княгиня Мария с князем Борисом почитают. Жаль с таким купцом расставаться. Так и Неждан Иванович молвил.
Василий Демьяныч довольно крякнул. Чтят его удельные властители. Еще бы! Немало казны он жертвовал на храмы, монастыри, войско и градские нужды, особенно на новый Княгинин монастырь, за что ему Мария Михайловна низко поклонилась, да еще молвила при всем честно народе:
— Если бы такие пожертвования вносил каждый боярин и купец, то монастырь давно бы был возведен. От всего православного люда земно кланяюсь тебе, Василий Демьянович. Бог за щедроты твои воздаст сторицею.
Уважали, зело уважали купца Богданова в Ростове Великом. Он никогда не был скупердяем.
— А еще боярин Неждан Иванович молвил так, — продолжал Лазутка. — Купец — человек вольный, и никто не может ему приказать всю жизнь заниматься торговлей. Пусть с Богом едет к семье. Он и так уже гораздо послужил Ростову Великому.
— И еще раз послужу. Добрую половину казны передам родному городу. Никто в обиде на меня не останется.
— Ничего себе, скрытня, — подивился купец. — Да тут целое село.
— Село, Василий Демьяныч. Мужики назвали его Ядровым. Так что, прошу любить и жаловать.
— Многонько изб нарубили.
— И даже храм Божий стоит. Слава тебе, пресвятая Богородица, — перекрестилась на одноглавый шатровый купол, ослабевшая за дорогу Секлетея.
По Ядрову разносился дробный и звонкий перестук молотов, над кузнями взмывали в небо черные и сизые дымы.
— Да тут и ковалей, никак, слава Богу, — не переставал удивляться Василий Демьяныч. — Глянь, Секлетея, сколь молодых парней и мужиков по селу шастает. Ну и ну!
— То будущие княжьи дружинники. Выучку ратную здесь проходят.
— Да я многих в Ростове видел. Народ толковал: в бега ударились. Так вот они куда подались. Ловко же княгиня Мария придумала.
Лазутка лишь лукаво посмеивался. Ведал бы купец, куда бежали много лет назад они с Олесей. В глухой лес, к бортнику Петрухе, кой ныне ходит в сельских попах. Но не всё сразу купцу выложишь: он и так многому поражен. А впереди его ждут новые удивления. Ведь своих внуков он в последний раз видел в Угожах, перед ордынским вторжением, а с той поры уже миновало четырнадцать лет.