Ростов Великий
Шрифт:
Вывел ее из гнетущего состояния сам боярин, коего она до сих пор беззаветно почитала, и любила, как верный, преданный пёс. Она вновь понадобилась своему ненаглядному Бореньке, и готова выполнить всё, что он прикажет.
Намедни похвалил:
— Доброе зелье сготовила, нянька, доброе!
— Старалась, голуба мой, дабы лютый ворог твой на тебя боле зла не помышлял.
— Помышляет, нянька. Ума не приложу, как к нему и подступиться.
Фетинья пытливо глянула на боярина.
— Чую, страшно тебе самому-то, голуба… Ох, нелегко на лихо
— Нелегко, нянька, в оном деле не долго и голову потерять.
— А ты не сам, голуба, чужой рученькой.
Сутяга тяжко вздохнул:
— Всяко прикидывал, не сыскать мне такого. Скорее сам ноги протяну.
— Да ты что, голуба! — всплеснула худыми руками Фетинья. — Да и думать о том не смей!.. Видать, в большой силе твой злодей.
— В зело большой, — вновь тяжко вздохнул Борис Михайлыч.
И тогда Фетинья отчаянно молвила:
— Пошли меня, голуба. Уж моя-то рука не дрогнет. Пусть сама погибну, но и злодея за собой в могилу сведу. Пошли, батюшка!
В который уже раз Сутяга убеждался в необычайной преданности своей няньки.
— Спасибо тебе, Фетиньюшка, спасибо. Но к ворогу тебя не пропустят, тут знатный человек надобен. Вот и ломаю башку.
— Знатный, говоришь?.. Надо и мне подумать, голуба мой. Крепко подумать, а как надумаю, так тебе тотчас поведаю… Пошла к себе я, батюшка.
— Ступай, Фетиньюшка.
Сутяга проводил няньку недоуменными глазами: где уж надумать какой-то старухе. Вот незадача. А князь Ярослав всё ждет — поджидает.
Глава 6
ПАУЧЬЯ СЕТЬ
Купец Якурин был немало удивлен, когда в его хоромы самолично прибыл дворецкий боярина Сутяги и заявил:
— Боярин Борис Михайлыч будет рад видеть тебя, Глеб Митрофаныч, в своих покоях.
— Аль какой товар понадобился боярину?
— Товар не надобен. В гости тебя зовет Борис Михайлыч.
С тем дворецкий и удалился, оставив купца в замешательстве. Слыхано ли дело, чтоб знатный боярин купца в гости звал? То немалая честь. Как бы не был торговый человек богат, но за одним столом ему с боярином не сидеть, а тем более с Сутягой, кой известен в народе, как самый влиятельный и кичливый боярин.
С чего бы это вдруг? Якурин терялся в догадках, однако душу его подогревало тщеславие. То-то пойдет разговор в Ростове: купца Якурина сам Сутяга потчевал. А ведь потчевать он не горазд. Скупой: в мороз льду не выпросишь. А тут нако — купца в гости позвал. Высоко, высоко взлетает Глеб Митрофаныч!
Долго дивился Якурин, долго про себя важничал, а затем стал прикидывать: боярину что-то надо, он непременно о чем-то попросит, и просьбу его надо выполнить с наибольшей выгодой. Лишь бы не оплошать. Сутяга — человек коварный и хитрый, но и он, Глеб Якурин, в темечко не колочен, на умишко не жалуется. Кабы его не было, перед ним бы шапку не ломали. Чужим умом в люди не выйдешь… Зело интересный предстоит разговор с боярином.
Борис Михайлыч принимал купца, как высокого гостя: не в покоях,
— Проходи в дом, дорогой гостенек, откушай моих яств и питий.
Обнял и облобызал по русскому обычаю и повел Якурина в трапезную комнату. Длинный стол, покрытый белой льняной скатертью, мог разместить добрый десяток гостей. На столе — обилие изысканных яств и море разливанное питий. (Расщедрился Борис Михалыч!).
Зачин столу — рыбная закуска: осетровая, белужья провесная, стерляжья, севрюжья…В серебряных мисах — икра разных засолов, черная и красная.
После зачина, когда выпили по первой чаре за здоровье князя и княгини, хозяин, как это и полагается, поднял
И вновь у Якурина недоуменные глаза.
— Да кто ж не хочет? Но то дело несбыточное. Из песка кнута не сплетешь. В боярские чины князь возводит.
— Князь, спору нет…А вот Ярослав Всеволодович тебя бы возвел.
— Помилуй, Борис Михайлыч, — широко развел руками Якурин. — Это за какие же заслуги?
— Будут, коль верой и правдой ему послужишь.
— Не понимаю тебя, сват, не понимаю.
— Сейчас поймешь.
Пришлось боярину раскрыть свои карты.
Глеб Митрофаныч вдругорядь опешил. Он долго смотрел на боярина ошарашенными глазами и, наконец, заговорил: чару за гостя, после чего стольники в белых, парчовых кафтанах, положили с блюд всевозможное жаркое: сочные, румяные, поджаристые куски баранины и говядины, ножки, лопатки и крылышки гуся и индейки, рябчика и тетерева, утки и куропатки под «всевозможными взварами». Пили под русскую водочку, под заморские аликант и мальвазию, рейнское, бургундское и фряжское…А коль заморское не по нраву, испей домашней настоечки — анисовой, гвоздичной, рябиновой, померанцевой…А уж сладостей да пряностей невперечет!
Однако ни боярин, ни купец на богатые пития особо не налегали, а лишь пригубляли: и тот и другой ведал, что впереди большой разговор, ради коего и состоялся этот загадочный пир.
И первым этот разговор начал Сутяга:
— Поди, сидишь, Глеб Митрофаныч, и всё кумекаешь: зачем-де меня боярин в гости позвал. Не так ли?
— Воистину так, — кивнул Якурин.
Борис Михайлыч отпустил слуг, и когда закрылась за ними дверь, продолжил:
— Долго петлять не буду, Глеб Митрофаныч. Ты у нас набольший купец в Ростове, богатств тебе не занимать, злату и серебру твоему иной боярин может позавидовать.
— Не слишком ли, Борис Михайлыч? Не так уж моя калита и весома.
— Не прибедняйся, Глеб Митрофаныч. Калита твоя уж куда, как полнехонька. Без деньги за море не ездят, а ты у нас каждый год то в Царьград, то в Кафу, то в Бухару снаряжаешься. Чего и толковать — набольший купец! Вот и надумал я тебе честь оказать… Чего бы нам не породниться?
У Якурина (хлебал уху) даже ложка выпала из рук.
— Породниться? — ахнул он.
— Породниться, Глеб Митрофаныч, породниться. У меня дочь на выданье, у тебя сын — добрый молодец.