Ростов Великий
Шрифт:
— Тяжко тебе придется, ямщик… А теперь, давай-ка почивать. Утро вечера мудренее.
Глава 3
БОГОМ ВЕНЧАНА
Всю ночь Лазутка проспал непробудным, свинцовым сном. За оконцами было тихо, через бычьи пузыри пробивался робкий солнечный свет. Скитник поднялся бодрым и посвежевшим, как будто и не было долгого утомительного пути. Захотелось тотчас выскочить из избы и побежать на Ильинку.
— Никак ожил, паря. Вечор-то квелым был, — молвил Томилка. Он словно и не уходил с лавки: на
У печки орудовала длинным, рогатым ухватом маленькая поджарая старушка в темном убрусе на голове; она то задвигала в устье горшок, то вытягивала на шесток широкий железный противень с двумя румянами ковригами хлеба. Березовые полешки давно уже прогорели, и от печи исходило благодатное тепло.
Глянув на неспокойное, напряженное лицо Лазутки, старик предупредительно молвил:
— Чую, в город рвешься, паря. Сиди в избе — и не выглядывай.
— Сидеть, как барсук в норе? Да ты что, отец? Не для того я в Ростов шел.
— Молодость да силушка в тебе играют, еситное горе. Ты допрежь меня послушай. Я, почитай, всю ночь о тебе кумекал. Ты покуда сиди, а я на торг схожу, изведаю, что народ о купецкой дочке толкует. Жди с вестями… А ты, мать, гостя займи, покорми, что Бог послал.
Томилка облачился в сермяжный кафтан, натянул на косматую голову войлочный колпак с продольным разрезом спереди и сзади, взял посошок в правую руку и удалился из избы.
Лазутка страдальчески вздохнул и увидел перед собой улыбчивые, добрые глаза старухи.
— А ты не кручинься, милок. Авось, всё и уладится. Старик-то мой не зря о тебе всю ночь кумекал. Бог его добрым разумом наградил..
— Как звать тебя, мать?
— А клич бабкой Аглаей… Я тебя-то ведаю, часто на торгу видела. Извозом промышлял.
— Промышлял, — вновь вздохнул Скитник.
— Придет время — опять станешь промышлять. Забудь кручину. Садись-ка к столу да поснедай, милок.
— Спасибо, бабка Аглая… Старик-то твой надолго ушел?
— Опять ты за своё. Угомонись, милок, торопливость делу не поможет.
Лазутка снедал без всякой охоты. Вся душа его истомилась и рвалась на Ильинку. Уж скорее бы вернулся старик.
А бывший кормчий заявился лишь после полудня. Приставил посох к стене, разоблачился и молчаливо сел на лавку.
— Ну! — нетерпеливо воскликнул Лазутка.
Томилка головой крутнул.
— Эк тебе не терпится, паря. Да жива, жива твоя красная девка. Василь Богданов ее, чу, крепко поругал и ныне из избы никуда не выпущает… И о тебе на торгу вовсю калякают. Чу, сбежал от гридней князя Владимира, но — вот тут порадуйся — в Ростов-де боле носа не покажет, мужик-де с головой, зачем ему на погибель соваться. Это уж и вовсе надо дураком быть. Так что не ждут тебя здесь, еситное горе.
— Чему радоваться, отец? Ждут — не ждут. Мне-то от этого ни жарко, ни холодно. Да не могу я сиднем сидеть!
Лазутка порывисто поднялся с лавки и шагнул к двери.
— Погодь, недоумок! — закричал Томилка. — У тебя и впрямь мозги набекрень. Сядь! Я не всё еще тебе поведал… Завтра наведаюсь
— Ты?.. К купцу? — уставился ошарашенными глазами на старика Лазутка. — Да он тебя и на порог-то не пустит. Экий боярин выискался.
— Пустит, — кинул усмешку в лешачью бороду Томилка. — Да ищо спасибо скажет.
Лазутка недоуменно подсел к старику.
— А ну не томи душу. Рассказывай, дед!
— Эк, загорелся, неугомонный. Потерпишь, те ноне спешить некуда… Мать, подавай на стол.
Аглая с довольным видом поглядела на супруга и потянулась с ухватом в печь. Вскоре на столе задымилась миска с горячими щами. Лазутка хлебал варево и вопрошающе поглядывал на Томилку, а тот, будто дразня нетерпеливого ямщика, снедал неторопливо, степенно, каждый раз задерживая ложку возле сухого щербатого рта. Но его не поторопишь: домашняя трапеза — святыня, коль большак молчит, остальным нельзя и рта раскрыть, а то, чего доброго, и ложкой по лбу получишь.
Наконец дед поснедал, помолился на Спасителя и пересел на лавку.
— А вот теперь послушай, паря. Василь Богданов, как купец, иногда и рыбой промышляет. Добрая икра всегда в цене. Случалось, и мне кланялся. Ты-де озеро, как свою длань ведаешь. Где лучше невод закинуть? Купец на деньгу не жадный, не то, что Глеб Якурин. Показывал Богданову нужный заливчик.
Лазутка еще и раньше ведал, что Томилка не только искусный княжеский кормчий, но и лучший рыбак на озере.
— Дождь всю ночь лил. Дорогая рыба на свои места подалась, где кормежки поболе. Придется подсказать купцу Богданову.
— А может, и Олесю увидишь! — загорелся Скитник.
— Всё от Бога, паря.
— Шепни ей, что я в Ростове и скоро вызволю её. Уж ты постарайся, отец, порадуй Олесю. Люба она мне!
Томилка посмотрел на ямщика долгим, пристальным взглядом и неожиданно теплым, проникновенным голосом молвил:
— Чую, всем сердцем любишь, Лазутка… Слышь, мать?
Аглая подсела на лавку к Томилке. Глаза ее как-то разом посветлели, разгладились морщинки на лице. Старик раздумчиво кашлянул в кулак и коснулся плеча супруги, а та, слегка зарумянившись, улыбнулась Лазутке и участливо поведала:
— Была и промеж нас любовь великая. Молодой-то он лепый был, сердцем добрый. На озере и повстречались. Раз, другой…Отец проведал — люто забранился. Он-то на княжьем дворе в медоварах ходил, чванился. У самого-де князя служу, а Томилка твой — голь перекатная, душа сермяжья. Я, сказывает, тебе княжьего слугу приглядел, в подручных у повара ходит. Вот-вот сам в повара выбьется. Я ж — ни в какую! Без Томилки жизнь немила. Отец меня в плети, а я вырвалась — и в колодезь. Слава Богу, вытащили меня, откачали. Отец перепугался и рукой махнул. «Пущай придет твой рыбак». Вот так-то, милок. С той поры, почитай, пятьдесят годков прожили. Всякое в жизни было — и горе и лихо, троих детей моровая язва унесла, а нас Бог миловал… Я-то, с государем своим, всю жизнь счастливо прожила, худым словом меня не попрекнул. Сердце у него золотое.