Ростов Великий
Шрифт:
— Ну, буде, буде, мать, — смущенно крякнул Томилка.
У Лазутки потеплело на душе. Вот сидят перед ним два старых человека, и до сих пор между ними глубокая любовь. Не часто такое увидишь на Руси.
— Вот и ты не отчаивайся, милок, — сердобольно продолжала Аглая. — Все-то уладится. А пока слушайся государя моего, он худого не посоветует. Жди.
Лазутка подошел к Томилке, положил ладонь на его плечо и молвил:
— Будь по-твоему, отец.
Купец Василий Демьяныч ходил по дому темнее тучи. Все разговоры о его «непутевой» дочке стали уже помаленьку
Вскипел Василий Демьяныч и Олесю плеткой стеганул. Пусть ведает отцовский гнев. Секлетее же сурово наказал:
— И за порог не выпускать!
О том же молвил и своим дворовым, Харитонке да Митьке:
— Глаз не спускать. В прошлый раз проворонили, верхогляды! Ныне прозеваете — до смерти забью.
Не один час Василий Демьяныч ходил сумрачный и раздраженный по двору; заходил в амбары, осматривал и пересчитывал товар, но товара как будто и не видел: голова была забита совсем другим. Как, как она могла такое натворить? Росла доброй, ласковой и во всем послушной. Не нарадовался на свою красавицу дочь — и вдруг! Словно бес в нее вселился. Потешила отца родного, на всё княжество осрамила. Да что княжество! Купцы по всей Руси разъезжают и, поди, всюду о его сраме рассказывают. И за что ты так отца опозорила, доченька? Аль не отец тебя лелеял и любил больше всего на свете. Господи, за что такое наказанье?.. К ямщику сбежала, а тот, нечестивец, в Углич дочку увез. Ну, появись только здесь, ямщик треклятый! Сам, без княжьего суда, расправлюсь. Возьму меч и зарублю. И никто не осудит! Виру в десять гривен серебра заплачу — и вся недолга. Вира большая, но деньги — дело наживное. А вот ямщику более на белом свете не жить. Только сунься в Ростов!.. Эк, куда дочь увез, в Углич. Давно бы надо к купцу Демиду Осинцеву наведаться. Город не так уж и велик, каждый новый человек на виду, а тут, почитай, целый год в Угличе… Да так ли? Может, где-нибудь и в другом месте Олеся с ямщиком укрывались. Надо спрос учинить.
Василий Демьяныч вернулся в дом и велел Секлетее позвать из горницы Олесю. Та вошла бледная, сумрачная, с осунувшимся заплаканным лицом.
У купца дрогнуло сердце: такой жалкой, несчастной дочери он еще никогда не видел. Сейчас она должна во всем раскаяться и упасть отцу в ноги. Но она пока стоит, низко опустив голову.
— Признаешь ли свою вину, дочь?
Олеся ответила не вдруг, и это больше всего удивило Василия Демьяныча. Его дочь как бы собиралась с мыслями и, наконец, она тихо молвила:
— Грешна я, тятенька.
— Еще бы не грешна. Такое содеяла! Кайся, кайся, чадо.
— Каюсь, тятенька, но лишь в одном, что без родительского благословения замуж вышла.
— Замуж? — сердито свел широкие, колосистые брови Василий Демьяныч. — Без отчего благословения и венца?
— Я венчана, тятенька.
— Кем, когда? — еще больше закипел отец.
Олеся вновь замолчала. Упаси Бог о бортнике Авдеиче рассказывать! Проведают — и жестоко накажут добрейшего человека, кой, как бывший церковный служитель, обвенчал их с Лазуткой.
— Рот на замок. А всё от того,
— Не стыдно, тятенька… Бог нас венчал.
— Бо-ог? — приподнимаясь с лавки, протянул Василий Демьяныч. — Да ты в своем уме?!
— В своем, тятенька. Бог! И я буду верна супругу своему по гроб жизни.
Последние слова свои Олеся вымолвила горячо и твердо.
— Та-а-ак! — и вовсе закипел Василий Демьяныч. — Ну, спасибо тебе, доченька, успокоила отца. Выходит, не откажешься от своего ямщика и будешь дальше народ смешить?
— Не откажусь, тятенька. Хоть плетью меня изувечь, хоть совсем жизни лиши — не откажусь!
Сейчас перед отцом стояла неприступная, на всё решительная, влюбленная женщина, кою он никогда не ведал. И Василий Демьяныч на какой-то миг растерялся. Разговаривать дальше с дочкой ему уже не хотелось.
— Ступай, — мрачно сказал он и тяжело вздохнул.
Раздражение и гнев не покидали его весь оставшийся день, но и ночь не принесла ему покоя. А утром, после трапезы, к нему постучался Харитонка и доложил:
— К тебе, батюшка Василь Демьяныч, кормчий Томилка. Впущать ли? (Ростовцы до сих пор почтительно называли Томилку кормчим).
Купцу никого не хотелось видеть, но Томилку он всё же примет: сам когда-то ему кланялся. Этот старик ведает на Неро-озере самые богатые рыбные ловы.
— Пропусти.
Харитонка пошел к дубовым воротам тына.
— Купец ждет тебя, кормчий.
Томилка неторопко дошел до крыльца и, кряхтя, уселся на нижнюю ступеньку.
— Старость — не радость. Ноги стали сдавать, мил человек. Передохну малость.
Харитонка сел обочь, а Томилка повел глазами по обширному двору, и, как бы нехотя, спросил:
— Всё ли слава Богу у Василь Демьяныча?
— Да как сказать, — простодушно почесал потылицу Харитонка. — Без напасти не проживешь. Ныне хозяин сам не свой.
— Да ну! — сотворил удивленное лицо кормчий. — Завсегда степенным был. Аль беда какая приключилась?
Харитонка рукой махнул.
— Беда, да еще какая. Да ты и сам, поди, ведаешь. Весь Ростов о том шумит. Дочь — гулёну купцу привезли.
— Да ну!
— Вот те и ну. Василь Демьяныч шибко серчает.
— Вона… А дочка-то как?
— А что дочка? В горнице с мальчонкой сидит да о Лазутке слезой исходит. Вот, дуреха! Нашла о ком горевать. Лазутка теперь и носа в Ростов не покажет.
— Воистину, мил человек, не покажет…Ну, да пора к купцу идти.
При виде Томилки, Василий Демьяныч постарался забыть о своем дурном настроении.
— Рад тебя видеть, кормчий. В добром ли здравии?
— Да по всякому, Василь Демьяныч. Ноги отказывают. Ну да еще пошаркаю, другие-то старики и вовсе недужат.
— Да уж, не приведи Господь. Супруга моя кой месяц прихварывает, даже еда на ум нейдет.
— Худо, Василь Демьяныч. Хворому и мед не вкусен, а здоровый и камень ест.
Купец усадил кормчего за красный угол, поднес чару доброго вина.
— За здоровье твоё, Василь Демьяныч, и супруги твоей, — молвил Томилка и осушил чару. Закусив соленым груздем и рыжиком (купец уже ведал, что кормчий большой охотник до грибов), Томилка перешел к делу:
— Есть добрый заливчик, Василь Демьяныч. Пудов двадцать возьмешь.