Росяной хлебушек
Шрифт:
– Меня качает, – сказала она хозяйке, – я всё ещё еду!
– Это завсегда так, милая! – охотно откликнулась Полина Тимофеевна. – Меня всю дорогу укачивает. Когда я еду, Павлуша мне окошечко с краюшку – знаете, такое треугольное? – открывает. Я без окошечка никак не могу ездить! Ой, слышите? Павлуша идёт! Промёрз тоже, вас на переправе ожидаючи. Вот смешной!..
Вошёл Павел Иванович, пихнул рукавицы в печурку, кивнул жене и, погремев умывальником, сел к столу:
– Ну, расспрашивала о чём?
– Нет, Павлуша, ты ж не велел. Да и о чём расспрашивать – она ж устала.
Елена Сергеевна, засмущавшись, стала оправдываться:
– Я с дороги устала. Мне пока ничего не хочется. Я вот варенье ем.
– Варенье не еда, – оглядев стол, строго сказал Павел Иванович. – Давай-ка, Поля, суп из печки тащи, а мы тут сообразим дело важное, – и, поднявшись, протопал к буфету, достал водку и заговорщицки подмигнул: – Ну, по двадцать капель?
– Павлуша! Что ты? Что подумает Елена Сергеевна? Вот смешной, не могу прямо!
– Если девка умная, ничего не подумает! Можно в чай – ложечку! А можно и настоечки твоей, Поля, той, которая на травках. Или на ягодках. Один хрен! А за «девку» простите меня, Елена Сергеевна! Присказка такая у меня. Вырвалось!
– Ничего, ничего, Павел Иванович! У меня и бабушка любит разные присказки, она тоже из деревни, с Онеги.
– Как хочешь, Елена Сергеевна! А тарелку супа съешь! – приказала Полина Тимофеевна, появляясь из задосок и ставя на стол горячий чугун. – Суп из печи русской, не едала ещё такого. У меня у Павлуши за ушами трещит. Ешь! Добавки попросишь.
Такого супа из чугуна она и вправду никогда не ела и даже пригубила рюмочку и, раскрасневшись, сверкая глазами, наконец спросила:
– А жить-то я где буду, у бабушки какой-то?
– У Ефросиньи Егоровны! Горенка для вас приготовлена большая, светлая и рядом со школой. Панкрат наш уж третий день её вытапливает. Дрова привезены, сухие, еловые. Панкрат с Николаем чурки раскололи, в сарай снесли. Хорошо вам там будет. Да и бабушка обрадела: не одна хоть!
– А бабушка-то старенькая? Какая она?
– Ну, бабушка… Налей-ка ещё по рюмочке, Поля! Сколько лет-то ей?
– Седьмой десяток, кабыть, одна живёт и сама себя обихаживает. Кур держит. Картошку нынче сама садила. Песни петь любит. Лежит себе на печке и песни поёт. Заслушаешься!
– У меня бабушка тоже песни поёт! Романсы разные.
– Романсы – это хорошо! – заметил Павел Иванович. – А вот насчёт Ефросиньи Егоровны, знаете, Елена Сергеевна, она, как бы вам это сказать?..
– А ты так и скажи, Павлуша! Надо прямо говорить. Вот смешной! Елена Сергеевна, вы только не бойтесь – разные люди бывают! – одноглазая она! Беда такая! Сердце у меня переворачивается! В лесу она работала во время войны, под дерево попала, вот оттого и голова у неё долблёная!
– Что вы говорите! Как же так? – испугалась Елена Сергеевна. – Бедная! А кто-нибудь у неё есть из родных?
– Да никого в деревне, почитай, не осталось, – сказал Павел Иванович. – Муж её, Иван Александрович, ещё до войны помер, в тридцать девятом, от сердца. А сын, Серёга, – лётчиком. В Ленинграде летает. Редко Егоровну навещает. Ну а деньги, посылки там разные, письма – те шлёт.
– А она к
– Что ты, Елена Сергеевна! – воскликнула Полина Тимофеевна, всплёскивая руками. – Её и на аркане не утащить! Разве она бросит свою деревню? Дом тут у неё, куры. Да и причуд у неё полно. Одно слово, Хитриха!
– А почему её Хитрихой называют? – полюбопытствовала Елена Сергеевна.
– Да причуд у бабушки полно! Всё что-то схитрит да удумает, так что потом и не знаешь, с какого бока к ней подойти! Вот перед вашим приездом почтальонка пенсию ей принесла. Так что вы думаете? Спрятала и не помнит куда! Панкрат пошёл дрова вам рубить и нашёл денежки! В сарайку в поленницу запихала! Спрашивает: «Зачем?» – «А чтоб не украли, Панкратушка!»
– Пенсия у неё двадцать пять рублей всего, за все труды её, за все горести! Ломила в лесу, себя не знаючи, – прослезилась Полина Тимофеевна. – Так что думаешь, Елена Сергеевна? Поплачет она, а потом песню запоёт! Вот так и живёт с песнями. Она ждёт уж вас, вчера в окошко все глаза проглядела. Вот смешная!
– Ну, всё, время позднее, Смешная! Одиннадцатый уже. На боковую пора, девушки! – скомандовал Павел Иванович. – А я покурить пойду.
На улице стихло, и ветер уже не раскачивал, надседаясь, тяжёлые от сырости тополя. С крыши не капало. Крупные холодные звёзды зеленели над лесом. Снег обветрился и подмерзал. Павлу Ивановичу было немного досадно, что они с Полиной рассказали учительнице историю с деньгами. «Неладно как-то вышло, – думалось ему. – Да что сделаешь, слово-то не воробей…»
Елене Сергеевне поначалу не спалось. Так всегда бывает, когда сильно устанешь или пересидишь. Она видела сверху, как лунный свет забрался в комнаты и длинные ветки черёмухи протянулись до самого порога. Было тихо, но неспокойно, потому что Елена Сергеевна плохо представляла свою будущность, жизнь в деревне и ждущую её школу. Она немного побаивалась завтрашнего знакомства с Ефросиньей Егоровной. Но усталость брала своё. Глаза слипались. Ровное печное тепло шло снизу, обнимало и томило её. Ей мерещилась дорога, освещённая вздрагивающим светом фар, круглые окошечки, мерцающие в кабине, река с проседающим льдом. И всё казалось ей, что она едет, едет, и просыпалась, вздрагивая. В лунном свете тускло светился самовар, холодным льдом светилась чайная чашка. Елена Сергеевна задёрнула занавеску, чтобы не видеть этой сияющей ночной пустоты, и только тогда уснула спокойно и крепко до самого утра.
– Мы пешком-то почему пошли? – объяснял наутро Елене Сергеевне Павел Иванович. – Деревню хоть посмотрите! Красивая у нас, однако, деревушка. Родом-то я сам не отсюда, с Едьмы, ну да вы всё равно не знаете. Приехал сюда по распределению лет двадцать назад, и вот тебе – прикипел. Хорошо у нас тут, привольно! Вам понравится. Народ у нас добрый, отзывчивый.
– Я уже поняла! – улыбаясь, сказала Елена Сергеевна. – Меня на реке ваш Николай вчера напугал: схватит как чемодан, давай поднесу! А я и так боялась: в автобусе про переправу такое страшное рассказывали, договаривались – все вместе пойдём, а вышли – как побегут! Я и растерялась. А тут Николай!