Росяной хлебушек
Шрифт:
– Ну, до послезавтра! – весело попрощался Павел Иванович. – Я заеду часиков в шесть-семь. У вас как раз праздник в школе закончится, идёт?
– Идёт! Спасибо! Полине Тимофеевне поклон передайте! Скажите, я очень благодарна!
Дверца машины громко стукнула, и «козлик» умчался. Елена Сергеевна осталась в тишине у тропинки к дому.
За ней ещё тянулся гул мотора, весёлый голос Павла Ивановича и густое машинное тепло. Дорожка была разметена, окна домика были освещены, и её сердце вдруг болезненно сжалось от предчувствия: приехал! Душистый запах табачного дыма долетел до неё. Делать нечего – надо идти! В тесном
– Здравствуйте! – сказала Елена Сергеевна. – Наконец-то вы приехали! Вы ведь Сергей Иванович?
– Да, – сказал он, – Сергей Иванович! – и, пряча сигарету в жестяную баночку, широко улыбнулся: – А вы наша постоялица, значит? Елена Сергеевна? Мне о вас матушка много чего рассказала: и про чтения ваши, и про жениха вашего, Пушкина. Рад, рад с вами познакомиться! – и уж совсем по-домашнему позвал: – Давайте-ка в дом – морозно на улице. И прямо к нам на кухоньку! Я из Питера, знаете, дефициты разные привёз, вам здесь и не снились, чаи начнём гонять да громко разговаривать!
Отказаться не получилось. Она только забросила сумочку в свою летницу, поправила волосы перед зеркалом, как в комнату вкатилась Хитриха:
– Пойдём, пойдём! Покажу, что сынушко, белеюшко мой привёз. Таки подарки, таки подарки!
В половине Хитрихи была ввёрнута новая сильная лампочка. Яркий жёлтый свет широко освещал заваленный свёртками стол. Высокий, всё ещё в шинели Сергей Иванович двумя руками сразу весело доставал из сумки мандарины и складывал в белое блюдо.
– И сервелатик есть у нас, и коньячок! – улыбаясь, говорил он. – Давайте, давайте, Елена Сергеевна, проходите. Матушка без вас чай ну никак не хотела пить, так что я сам, признаюсь, вас заждался.
Елена Сергеевна села к столу и как-то беспомощно оглянулась – всё было не так. Вроде, как всегда, победно пел самовар, но только громче была теперь его бурлящая песня. И звонче, и жёстче стучали часы. И всё на кухоньке было ярче, сильнее, тревожнее – наверно, это от непривычного света. Высокий, какой-то прямоугольный Сергей Иванович что-то рассказывал, смеялся, и от его громкого голоса и смеха, и от того, что он был вот такой большой и шумный, кухонька казалось маленькой и тесной, непривычной и отчего-то неуютной. Ниже стал потолок, ближе маленькие окна. И она ясно увидела то, что раньше не бросалось ей в глаза, просто казалось стёртым, затемнённым. Теперь же всё: побитая печка, покосившийся буфет с облупленной краской, закопчённые чугунки, раздёрганный коврик на затоптанном полу – всё вызывало жалость и муку, всё выставлялось на свет в своей неприглядности и горечи. Длинная чёлка падала на широкий лоб Сергея Ивановича. Он небрежно отбрасывал её назад, за ухо, и насмешливо взглядывал на Елену Сергеевну:
– И как вы? Прижились в нашей деревне? Понравилось? Это хорошо. Я, признаться, тоже по ней соскучился. Но долго прожить здесь не смог бы…
– Серёженька! Ты хоть бы шинелюшку-то снял. Упаришься! – напомнила Хитриха.
Сергей Иванович аккуратно повесил шинель на плечики и, обернувшись к Елене Сергеевне, спросил:
– А вы сами-то надолго сюда приехали? Надолго? Я б не поехал, угол здесь уж больно медвежий, до станции полдня попадать. Хорошо, я сегодня прямую попутку до деревни поймал, так живо долетел.
– Вот оттого что здесь ничего нет, я и поехала! – раздражённо сказала Елена Сергеевна. Ей совсем не хотелось ни спорить, ни доказывать, ни объяснять – всё равно не поймёт.
Хитриха жалобно взглянула на неё. И Елене Сергеевне стало неловко за свою несдержанность, она опустила глаза, а потом снова посмотрела на Ефросинью Егоровну. Маленькая, худенькая, со сморщенным тёмным личиком, Хитриха совсем не походила на своего рослого, огромного сына и, как показалось Елене Сергеевне, даже немного побаивалась его и того шума и стука, который следовал всюду за его живым и стремительным телом. Робко потоптавшись, Хитриха наконец решилась спросить:
– Серёженька! Картошка-то поспела, дак доставать?
– Доставай, мама, не спрашивай! Что в печи, то на стол мечи! – и, обняв её за плечи, засмеялся: – Глядите, Елена Сергеевна! Какие мы разные: она маленькая, а я такой здоровый да дородный! Это я в батю пошёл, в отцову породу. Батя-то наш был ого-ого! А насчёт того, что никакой культуры, так вы не обижайтесь и не думайте ничего, это я вас на пушку взял! Выучился бы я на лётчика, если б не наши учителя!
Сергей Иванович снова раскатился довольным смехом, а потом, играя, пропел:
– «Под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги!..» А гляньте-ка, Елена Сергеевна, какую я шаль матери привёз, тёплая, в узорах, с кистями, бухарская. В Бухару летал! С головы до ног закутаться можно, и ещё останется. И тапочки – войлочные! А то ходит в допотопных катанцах, смотреть страшно. Ты их в подпол-то не прячь, носи! Все старухи завидовать будут! Давай, давай закутывайся! – и, подхватив кипящий самовар, водрузил на стол. – Всё, чай пить!
Пили чай, говорили про школу, про новогодний концерт в клубе, про ёлку, которую завтра обязательно надо притащить из леса, про самолёты, полёты, кино. И Елена Сергеевна, немного оттаяв, даже смеялась задорным шуткам Сергея Ивановича. Хитриха, любовно и гордо поглядывая на сына, всё говорила:
– Вот какого белеюшку я вырастила, даже не верится. Серёженька, сыночка, ты ли это?
– Да я, я это, мама! – хохотал Сергей Иванович и подмигивал Елене Сергеевне. – Соскучилась маманя! Зову в Питер ехать – ни в какую!
– Елена Сергеевна! А вы сами-то в Питере были? – спрашивал Сергей Иванович. – Нет? Надо, надо ездить, мир смотреть. Вот возьмите мою матушку: в городе только раз и была, да и то не помнит ничего. Ведь не помнишь ведь ничего, а, мама?
– Пошто же не помню, Серёженька, на транвае даже каталась. Карточка есть.
– На трамвае! А ты бы видела небо, облака! Как там у Королёва: «Самолёт поднимается выше и выше, и моторы на взлёте протяжно гудят…» Знаете, какие строчки дальше, Елена Сергеевна?
– Знаю.
– Басёна всё у нас знает! – сказала Хитриха. – Её в деревне любят. Давеча творог ей принесли. А кто принёс, неведомо! Постучат в окошко да сбегут!
– Басёна! – повторил Сергей Иванович. – Значит, красивая. А вы и вправду красивая, Елена Сергеевна. Вам кто-нибудь говорил об этом?
– Дак я же и твержу ей то с самого начала! – удивилась Хитриха. – Я, как увидала её, сразу поняла: басёна!