Рота, подъем!
Шрифт:
– Дверь, – встрепенулась Катерина.
– Наверное, мама пришли, – вскочил я с кровати.
Я быстро, как учили в армии, оделся и вышел в коридор.
– Сынка, – ткнулась мне в грудь мама, когда я быстрым шагом пересек длинный коридор квартиры дома застройки времен Петра
Первого, и заплакала.
– Ма, мама, – я ее гладил по голове. – Ты чего? Все нормально.
Меня не несколько дней отпустили.
– А Катерина уже здесь? – посмотрела мама на весящий плащ.
– Здесь, здесь.
Это не вызвало большой радости на ее лице, но она мудро, по-матерински промолчала.
Домой
– Клим, а что у тебя с армией?
– Закосил.
– Как закосил?
– Меня послали на какую-то проверку, и я уснул во время замеров.
В общем, мне должны утвердить 7бэ.
– Так ты псих?
– Ага, – и лицо Клима растянулось в обычной для него улыбке от уха до уха.
Мы смеялись, я обнимал Катерину, которая не отходила от меня ни на шаг. Домой я снова попал только к ужину. Проголодавшись я накинулся на еду.
– Ты свою фотографию на стене видел? – спросила мама, когда я уплетал домашние котлеты, поджаренные на настоящем масле.
– Та, что в форме? Да. Краски они пожалели, когда печатали…
– Очень уж ты себя любишь?
– Почему?
– Пятнадцать рублей!!! Ты ненормальный? Ты решил, что мне не хватит твоих черно-белых фотографий?
– Мама, какие пятнадцать? Одна фотография за два рубля….
– Одна? Я со своими слепыми глазами должна была дойти до почты потому, что пришел конверт из армии. Что в конверте, мне не говорили, а открыть можно было, только оплатив. Там две фотографии такого размера и еще четыре меньшего. Зачем? Зачем мне столько одинаковых фотографий?
– Я не просил столько фотографий. Каждый отмечал, какие нужны, и все, – моему удивлению не было предела, но убедить мать, что это наглый армейский фотограф, понимающий, что обманывал не только нас, но и всех, кто встал перед камерой, а так же их многочисленных родственников, которым посылались портреты, мне так и не удалось.
Весь последний день я провел с Катериной. Мы не могли расстаться ни на секунду, стараясь провести имеющиеся у нас часы вместе.
Катерина прогуливала институт, и я чувствовал, что эта женщина меня очень сильно любит. Об этом говорил ее взгляд, ее счастливое лицо, ее руки, гладящие меня. Вместе с друзьями она собралась в последний день моего отпуска по семейным обстоятельствам ехать провожать меня на вокзал.
Утром следующего дня наступал четвертый, последний день, и мне надо было возвращаться в часть. О том, что праздник кончился, я осознал только тогда, когда поезд тронулся, и провожающие на перроне исчезли из поля зрения. Было обидно, что дни пролетели со стремительной быстротой, и, только проезжая мимо дачи, я понял, что практически не видел маму. Друзья, приятели, знакомые, подруга – со всеми ними я успел поговорить, пообщаться, но, кроме нескольких коротких фраз за ужином или перед сном, я так и не смог поговорить с мамой, не смог поделиться с ней своими ощущениями, переживаниями, сомнениями и радостями. Мама была тем человеком, который всегда воспринимал меня
Вместе со мной переживала мои потери и победы. А я, не осознавая, отдал в этот раз предпочтение кому годно, но не маме. От этого мне стало грустно. Винить было некого. Все приоритеты я уже выставлял себе сам. Я тяжело вздохнул, подумал, что, как только приеду в часть, напишу маме большое письмо, и, сев у окна, стал смотреть вдаль. Поезд бежал по рельсам, стуча железными колесами, за окном мелькали голые деревья со случайно не опавшими листочками, а кое-где в ложбинах уже лежали пятна грязного осеннего снега. Я возвращался в часть, не ведая, что до конца срочной службы мне не суждено вновь оказаться дома. Писарь
– Привез? – расплылся в улыбке Костин, как только я переступил порог канцелярии штаба батальона.
Настроения разговариваться ни с ним, ни с кем-то еще не было никакого. Я стоял в шинели с пакетом в одной руке и связанными ровными листами первоклассного ватмана в другой. Мне было тоскливо.
Как сильно я не старался идти максимально долго от железнодорожной станции в часть, задерживаясь у каждого киоска, ларька, магазина, у каждой витрины, но к обеду я добрел в полк.
– Привез, – грустно ответил я.
– Молодец. Молодец. Давай сюда.
С этими словами майор буквально выхватил у меня ватман, разрезал тонким ножом веревки, которые его связывали, и отложил пять листов в сторону.
– А то потом не допросишься, – уверенно сказал начштаба о майоре
Егерине и понес оставшиеся листы в штаб полка.
"Нищие, – подумал я. – Самая сильная армия в мире, огромный потенциал, ядерное оружие, атомоходы, истребители, космическое вооружение, а на ватман денег не хватает. В армии воруют сотнями, тысячами, даже, наверное, сотнями тысяч, не обращая внимания ни на что и ничего не боясь. Строят виллы, дачи, покупают машины себе и женам. Продают направо и налево все, что могут украсть, прикрывая друг друга, а радуются, как дети, пяти листам бумаги за 50 копеек.
Странные люди".
К странным людям относился, конечно, и майор Костин, который, вернувшись через полчаса, позвал меня в штаб батальона, как будто собирался вручить как минимум медаль за спасение части.
– Значит так. Мы подумали, и я решил: мне печатник нужен.
Родионов сказал, что ты ас.
– Да какой из меня ас…
– Не прибедняйся, Егоркин уже в курсе. Постановка задачи: вот тебе листы – к утру нужно три экземпляра. Машинку тебе Роман даст.
Выполнить точно и в срок.
И потекли дни один за другим. Я стал настоящей канцелярской крысой. Или, вернее, дятлом, который все время стучит по клавишам.
Оформлен я был командиром третьего отделения непонятного мне взвода третьей ротой. Мне было обозначено место у стены, как положено командиру отделения, где я спал (часто днем). Материала, который надо было перепечатывать, было много. В армии все приказы требуются к выполнению к утру, к вечеру и к понедельнику исключительно в перечисленной последовательности. В наряды меня ставили только в крайних случаях, и всегда дежурным по штабу полка, понимая, что