Рота, подъем!
Шрифт:
– Чего уставился? – подтолкнул меня майор. – На, держи.
И он протянул мне какие-то галеты, домашний пирожок и котлету.
– Спасибо.
– Ешь, ешь, – по-отечески сказал Костин.
– Это кто? – поднял седую голову от стола незнакомый мне полковник.
– Печатник мой, товарищ полковник, – тут же вытянулся майор.
– А… печатник, – протянул старший по званию. – Нечего мне тут сейчас печатать, иди спать, сынок.
– Иди, иди, – тут же стал меня выталкивать начштаба. – Утром приходи.
Уже знакомой тропой я вернулся к ставшему мне родным бронетранспортеру.
Наслушавшись рассказов о том, что кто-то когда-то угорел в БТРе по причине того, что просто не смог проснуться, я не только не радовался возможной перспективе, но и не на шутку перепугался. Такой исход меня не устраивал, но деться было некуда, и все, свалив на водилу ответственность, улеглись как могли в боевой машине. Всю ночь водила то грел БТР по четверть часа, то останавливал движок, и мы полчаса спокойно спали, пока не начинали стучать от холода зубами.
Подъем мы организовали себе сами, будить нас никто не собирался. На часах было пять утра, и мелкий снежок неторопливо падал на полянку.
Умываться можно было снегом или разогретой на двигателе водой, что не меняло перспективу остаться грязным. Я чувствовал, что пропотел, но переодеться было не во что, и можно было только ожидать, когда же окончится этот полевой выход, поправляя плечами прилипающее к грязному телу белье. Окончание полевого выхода не обещало баню, но можно было договориться со старшиной и получить новый комплект белья, помывшись холодной водой в умывальнике.
– Выспались, – улыбающееся лицо начштаба появилось в люке, явно подремавшего в теплом бункере.
– Выспишься тут, – пробурчал водила.
– А чего вы в палатку не пошли?
– А кто же знает, где эта палатка? – отпарировал солдат, и Костин спрыгнул на снег.
В середине дня БТР, возвращаясь, бежал через небольшой поселок. Я в завязанной под подбородком ушанке, подставляя лицо морозному ветру, сидел в заднем люке, свесив ноги вниз, откуда шел теплый воздух. Крыши домов, покрытые снегом, выглядели, как в сказке.
Розовощекие девушки в платках смотрели, как мне казалось, только на меня, и от этих взглядов мне было хорошо. Я чувствовал себя настоящим солдатом, возвращающимся с трудного боевого задания. Для полной картины мне не хватало только автомата с перемотанным голубой изолентой магазином и бронежилета, увешанного гранатами.
– Как дела, вояка? – приветствовал меня Роман.
– Враг убежал, победа за нами. В общем, всех победили, – пошутил я.
– Всех – не всех, а у тебя работы выше крыши, – хлопнул Роман по бумагам.
– Может завтра, Ром?
– Завтра, завтра, – думая о своем, бубнил Роман. – Ты все правильно понял. Завтра утром должно быть готово. Кстати, в магазин лычки завезли, наконец, еще час открыт.
Сбегав в магазин и первым делом пришив лычки младшего сержанта на погоны, я пол ночи стучал по клавишам машинки, проклиная все на свете: Костина, его полевой выход, эти бумажки и всю советскую армию, которая оторвала меня от дома, института и любимых времяпровождений.
– Новый
– Не получился у тебя полевой выход, – сокрушался начштаба. – Ну, ничего, батальон идет в полевой выход, я тебя туда отправлю, со всеми.
– Новый год. Новый год, – продолжал бубнить телевизор.
– Надо, чтобы ты жизни научился, вещмешок потаскал, из автомата пострелял.
– Новый год. Новый год, – не унимался телевизор.
– Да, так и решим. Вот сразу после Нового года и отправишься.
Отправить меня вместе с батальоном у майора не получилось. В самый канун Нового Года у меня начался жар. В десять вечера, не ожидая полуночи, я лежал в своей койке, и меня не интересовали ни пепси-кола на столах, ни пирожки или булочки, ничего, что могло радовать любого солдата срочной службы, уверенного, что в праздник начальство расщедрится на вкусные добавки к обычному столу.
Первый крик "Ура!" разбудил меня, спящего, а от второго крика я повернулся к телевизору, который мог видеть со своей койки.
Прыгающие цифры на московских курантах по телевизору свидетельствовали о том, что наступил Новый Год.
– Говорят, как Новый Год встретишь – так весь год и проведешь, – вспомнил я. – А я сплю, вот и просплю весь год. Что уже не так плохо. Впасть бы в спячку года на полтора.
С этой мыслью я и уснул, не слыша поздравления, уборку столов и отбой личного состава третьей мотострелковой роты, которая в честь праздника могла проспать на час больше.
Утром, первого января, не ожидая установленных часов приема, я явился в санчасть.
– Привет, Галка.
– Ой, Санек, да у тебя же жар, мне и градусник доставать не надо,
– заполошилась сверхсрочница, прикладывая тыльную сторону ладони к моему лбу.
– А кто сегодня старший?
– Тамарка. Да ты не беспокойся. Раздевайся, переодевайся, иди наверх, сейчас я тебе аспирин дам. Я уже написала в журнале, что у тебя 40 температура.
Галка имела звание старшего сержанта сверхсрочной службы. Как многие девушки, не успевшие выскочить замуж в медучилище, она надеялась встретить свою любовь в армии, но почему-то ее отношения останавливались на солдатах или сержантах срочной службы. Год-два и такой "муж" возвращался в родные пенаты, позабыв обо всех своих обещаниях, а Галка вновь искала любовь. Галке было лет двадцать семь
– двадцать восемь. Мне она казалась слишком взрослой, и никакие мысли о ней, как о женщине, меня не посещали, тем более, что вся санчасть знала о моей Катерине.
Тамарка, жена старшины 6-й роты гвардии старшего прапорщика
Фадеева, была маленькой, полной женщиной, которая специально закончила медучилище, чтобы всюду следовать за мужем. Она ожидала разрешения на подписание контракта на пять лет и занимала должность прапорщика медслужбы. "Семья кусков", – смеялись в полку, но мне было всегда приятно смотреть на идущих рядом высоченного старшину и маленькую Тамару. У моих дедушки и бабушки было подобное несоответствие роста, и от этой пары прапорщиков веяло домом и уютным теплом.