Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
— Не к-кипятитесь, С-сергей Ив-ваныч, — стараюсь добавить в голос максимум доброжелательности и радушия, — А-алк-коголь, к-как говорится, в-в небольших д-дозах не только в-вреден, но и по-полезен. Вот, с-с-скажем коньяк — н-нормализует арте-териальное давление. К тому же, н-нельзя было не по-помянуть п-павших товарищей н-наших.
Обнорский смягчается.
— Ну, разве что помянуть павших за Отечество и Государя… Но, впредь, прошу не нарушать. К тому же, лично вам, Николай Михалыч, даже коньяк не слишком полезен при последствиях очередной вашей контузии.
Покаянно
Бойцы мои, смущенно покашливая, тянутся к выходу из палаты. Обнорский смотрит на часы.
— До обеда пара часов, господин ротмистр, постарайтесь поспать. Я бы дал вам снотворного, да боюсь, в сочетании с шустовским, действие может быть непредсказуемым. Так что сами виноваты. Спать, есть, лечиться — вот ваша боевая задача на ближайшее время. Считайте, это приказ.
— С-слушаюсь!
Обнорский покидает палату.
Ну, приказ, так приказ. Заваливаюсь на госпитальную койку. Сквозь тощеватый матрас чувствуются жесткие металлические конструкции.
Подсовываю под ухо такую же тощую, как матрас, подушку. Закрываю глаза.
От выпитого коньяка в теле приятная истома.
За окном шумит дождь. Барабанит капелью-шрапнелью по стеклу и подоконнику. Мерный шум убаюкивает.
Дождь это хорошо — дороги развезет, японцам будет сложно подвозить припасы и подкрепления. В мокрых окопах не согреться. Толком не приготовить горячую пищу. Все сырое и даже мокрое. Мерзко и противно. Грязь пудовыми веригами налипает на сапогах. Хочется домой, а не воевать.
Маньчжурская осень потихоньку показывает свои острые зубки. Наступать в такую погоду не принято. Впрочем, все вышеперечисленное касается и русской армии. Веки тяжелеют, наливаются свинцом. Мерный шум дождя, словно рокот далеких тамтамов…
…Рокот далеких тамтамов… или шум тропического дождя. Барабанят капли по выцветшему под жарким южноафриканским солнцем почти добела брезенту. И тут же их перекрывают хлесткие звуки ударов и не менее хлесткие ругательства на африкаанс.
Нет, голландского бурского я не знаю, но тональность криков не оставляет никаких сомнений.
Открываю глаза — дальше поспать все-равно уже не удастся. Откидываю прочь одеяло и быстро одеваюсь, отвожу в сторону полог палатки — так и есть под дождем Михель ван Хаас, двадцатипятилетний бур с окладистой бородой лупцует, что есть силы какого-то чернокожего кафра.
Тот лишь испуганно вращает белыми зрачками и верещит тонким голосом:
— Baas ! Baas ! [3]
Негр вжимает голову в плечи, сквозь старое ветхое одеяло, служащее ему одеждой, проглядывает жилистое и мускулистое бронзовое тело. Лицо кафра все в кровоподтеках и синяках, от страха стало совсем желто-бурым, как кожа на его ладонях.
— Михель! — рявкаю из палатки. —
Бур оборачивается, оставляя на время бедного кафра в покое, но не выпуская его из рук.
— Слуга? Неужели ты не видишь, что это не мой Узикулуме. Это британский шпион.
— С чего ты взял?- удивляюсь я.
Кафр неожиданно вырывается из рук бура и бросается в мою сторону. Вцепляясь мне в колени, он, словно в лихорадке стучит зубами и только мог, что гортанно выкрикивать свое неизменное ' Baas ! Baas !'
Белки его глаз почти закатились. Зрелище неприятное и омерзительное. От тела кафра буквально разит чем-то кислым и острым — страхом, ужасом и болью.
Михель отрывает его от меня.
— Говори, alia Krachta [4], были у тебя какие бумаги или нет? — Бур ревёт раненым медведем и бьет, что есть силы, негра в живот.
От удара кафр только кряхтит сильнее прежнего и закатывает глаза.
— Михель! — матерюсь по-русски от души, — ты из него душу выбьешь, а ответа не добьешься! И вообще — что здесь происходит?
— Я этого мерзавца накрыл в краале [5], он там, похоже, на ночь решил устроиться. Ясен же пень, что британский лазутчик! Ни одного местного бюргера не смог назвать по имени. И ведь, ничего при нем, кроме этой палки!
Михель протягивает мне палку.
Посох — не посох. Верчу в руках.
Сук, довольно длинный, какого-то местного южноафриканского дерева. Древесина твердая, производит впечатление маслянистой.
Смотрю на кафра, который несколько притих, пользуясь случившейся в побоях паузой.
— Он точно британский шпион, Михель? Ты хоть обыскал его как следует?
— Обыскал. Ничего!
Бур с досадой сплевывает тягучей слюной на пыльную землю.
— Да что может быть хорошего от черномазых? Особенно, после того, как англичане стали обещать им деньги за любые сведения о наших укреплениях и частях.
Михель выхватывает у меня посох кафра и замахивается.
— Сознавайся, goddam [6]!
Палка с треском опускается на кучерявую башку кафра и вершина посоха разлетается на куски. На землю выпадает тщательно свернутая трубочкой бумажка.