Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
Ко мне пробивается Цирус.
— Командир, нам не удержаться. Окопы почти захвачены противником.
— Где ракеты?
— У меня в «сидоре».
— Доставай, Федя, и запускай. Я прикрою.
Пропускаю поручика к себе за спину. Шашкой парирую выпад японского штыка, сокращаю дистанцию и бью клинком вакидзаси в открытую тонкую шею противника. Густая струя алой крови из перебитой артерии ударяет мне прямо в лицо, на несколько мгновений лишая зрения.
Стираю чужую липкую кровь с век тыльной стороной ладони. Оборачиваюсь на Цируса,
Цирус пытается подпалить огнепроводный шнур второй ракеты. Щелкает зажигалкой — сноп искр из-под колесика. И только…
В этот момент лежавший, казалось, мертвым на дне окопа японец, поворачивается и всаживает поручику свой штык в ногу. Рублю японца шашкой, но поздно. Галифе поручика стремительно пропитывается кровью. Он оседает на землю, привалившись к стене окопа.
За что хвататься прежде: за вторую ракету или за поручика?.. Ведь истечет кровью…
Выбор сделан.
Хватаю руку Цируса, нахожу на его бедре нужную точку, прижимаю.
— Держи, Федя! Крепко держи! Не отпускай.
Цирус пережимает артерию, пару минут подержит, а там перетяну ремнем. Нашариваю на земле зажигалку, чиркаю колёсиком. Сноп искр.
Где ты огонек? Ну! Где ты?!
Есть! Трепещущий язычок плазмы теплится на кончике фитиля.
Бережно подношу его к запальному шнуру ракеты. С шипением и треском тот принимается, разбрасывая вокруг искры. Стремительно бежит к самой ракете. Хлопок. Второй зеленый огонек расцветает и повисает в небе.
Теперь можно заняться и моим замом.
Цирус побледнел. Грязный лоб в мелком бисере холодной испарины.
Стягиваю с него ремень, подсовываю под раненую ногу, делаю петлю, затягиваю крепко.
— Можешь отпускать.
А вокруг кипит бой. Остатки наших бойцов зубами, кулаками и штыками пытаются уменьшить шансы противника, а противник тем же средствами пытается увеличить свои шансы.
— Вашбродь, целы? — к нам хромает мой ординарец.
— Местами, Кузьма, местами… — скалюсь в ответ в кривой ухмылке.
— Satsu se![3]– раздается за нашими спинам.
Японский офицер — тайи, капитан, на наши чины, показывает на нас своим палашом двум рядовым с винтовками.
Рядовые бросаются выполнять приказ. Выпад первого я успевают парировать шашкой. Сталь сталкивается со сталью с такой силой, что высекаются искры. А вот выпад второго я не успеваю отбить вакидзаси. Штык с хрустом входит мне в левое бедро. Кажется, что он скрежещет по кости. Выдернуть штык солдат не успевает, бью его шашкой по левой руке, отсекая кисть.
Японец тонко верещит, роняя винтовку и вздымая к небу обрубок с хлещущей кровью. Скоробут, тем временем, расправляется с другим противником. Кузьма втыкает свой штык в грудь противника. На его счастье жало попадет удачно — не сгибаясь. Похоже, у японца задето легкое — он хрипит, на губах пузырится
— Shi ne, inu![4]– ревет тайи и пытается достать саблей Сокробута.
Скоробут успевает отскочить назад, но запинается о тело несчастного Фрейзена и падает на дно окопа.
Тайи с ревом ярости заносит свой палаш, чтобы пронзить моего верного ординарца. Забыв о раненой ноге, делаю выпад, пытаясь достать японского офицера своей шашкой.
И раненая левая подводит, подгибается, а мой клинок вместо того, чтобы войти в бок противнику, лишь распарывает ему мундир и слегка прорезает кожу. Но, благодаря мне и секундной заминке тайи, Кузьма, успевает откатиться в сторону от удара палашом неприятеля.
Противник разворачивается ко мне. Его клинок со свистом, словно блестящая молния проносится перед мои лицом. Кожей чувствую рассекаемый палашом японца воздух. А палаш, совершив пируэт в умелых руках японского капитана обрушивается на меня сверху.
Успеваю подставить свой вакидзаси. Левую руку почти отсушило от мощного удара противника.
Капитан ругается по-японски сквозь сжатые зубы и отводит свой клинок для удара мне в грудь.
Резкий свист с неба. Ни с чем не перепутать летящий снаряд. Это наконец-то бьют наши батареи по окопам. Грохот взрыва. В меня летят комья земли, упругий воздух бросает меня на стену окопа. И темнота…
[1] 'Путь длинною в 680 ри
(Мы проделали), отплыв от побережья Нагато
Уже 2 года (прошло), и когда
Мы представляем горы далекой родины
Чужое небо облачно,
А небо страны восходящего солнца ясно.
Если подумать о ее благе,
Человеческое тело эфемернее росы…'
Гвардейцы Есимиче поют известную гунка (военную песню) времен японо-китайской войны 1894–1895 года «Гэйсен».
[2] Небо сегодня ясное
(И в нем) выделяется высокая гора Фудзи.
Даже если белый снег на ее вершине растает,
Слава мужей, совершивших подвиг,
Долго не потускнеет! (яп.)
[3] Убейте их! (яп.)
[4] Сдохни, собака! (яп.)
Глава 8
Страшная боль вонзается в голову как сверло, погружается в мозг, буквально разрывает на части. И вроде бы не слабак, привык многое переносить, сжав зубы, но воля превращается в студень, рот раскрывается сам собой и издаёт долгий протяжный стон.
И вместе с ним приходит пробуждение.
Первое, что бросается в глаза — потолок… Белёный по старинке, явно метёлкой, я отчётливо вижу её следы. А вот всё остальное как будто в дыму: очертания предметов и людей плывут, невозможно сфокусироваться.
— Очнулся, голубчик! Слава тебе, господи! — бормочет кто-то рядом и сразу же громко зовёт:
— Сестричка, сюда. Больной очнулся!
Голос у него оказывается пронзительным и вызывает у меня очередной приступ. Обхватываю голову руками, давлю виски как арбуз — может так полегчает?