Ротмистр Гордеев 3

Дашко Дмитрий

Ко мне пробивается Цирус.

— Командир, нам не удержаться. Окопы почти захвачены противником.

— Где ракеты?

— У меня в «сидоре».

— Доставай, Федя, и запускай. Я прикрою.

Пропускаю поручика к себе за спину. Шашкой парирую выпад японского штыка, сокращаю дистанцию и бью клинком вакидзаси в открытую тонкую шею противника. Густая струя алой крови из перебитой артерии ударяет мне прямо в лицо, на несколько мгновений лишая зрения.

Стираю чужую липкую кровь с век тыльной стороной ладони. Оборачиваюсь на Цируса,

который возится с зажигалкой, чтобы отправить в небо первую зелёную ракету. Шипение короткого бикфордова шнура, хлопок и дымный след уходит в небо, чтобы расцвести там зеленым огоньком.

Цирус пытается подпалить огнепроводный шнур второй ракеты. Щелкает зажигалкой — сноп искр из-под колесика. И только…

В этот момент лежавший, казалось, мертвым на дне окопа японец, поворачивается и всаживает поручику свой штык в ногу. Рублю японца шашкой, но поздно. Галифе поручика стремительно пропитывается кровью. Он оседает на землю, привалившись к стене окопа.

За что хвататься прежде: за вторую ракету или за поручика?.. Ведь истечет кровью…

Выбор сделан.

Хватаю руку Цируса, нахожу на его бедре нужную точку, прижимаю.

— Держи, Федя! Крепко держи! Не отпускай.

Цирус пережимает артерию, пару минут подержит, а там перетяну ремнем. Нашариваю на земле зажигалку, чиркаю колёсиком. Сноп искр.

Где ты огонек? Ну! Где ты?!

Есть! Трепещущий язычок плазмы теплится на кончике фитиля.

Бережно подношу его к запальному шнуру ракеты. С шипением и треском тот принимается, разбрасывая вокруг искры. Стремительно бежит к самой ракете. Хлопок. Второй зеленый огонек расцветает и повисает в небе.

Теперь можно заняться и моим замом.

Цирус побледнел. Грязный лоб в мелком бисере холодной испарины.

Стягиваю с него ремень, подсовываю под раненую ногу, делаю петлю, затягиваю крепко.

— Можешь отпускать.

А вокруг кипит бой. Остатки наших бойцов зубами, кулаками и штыками пытаются уменьшить шансы противника, а противник тем же средствами пытается увеличить свои шансы.

— Вашбродь, целы? — к нам хромает мой ординарец.

— Местами, Кузьма, местами… — скалюсь в ответ в кривой ухмылке.

— Satsu se![3]– раздается за нашими спинам.

Японский офицер — тайи, капитан, на наши чины, показывает на нас своим палашом двум рядовым с винтовками.

Рядовые бросаются выполнять приказ. Выпад первого я успевают парировать шашкой. Сталь сталкивается со сталью с такой силой, что высекаются искры. А вот выпад второго я не успеваю отбить вакидзаси. Штык с хрустом входит мне в левое бедро. Кажется, что он скрежещет по кости. Выдернуть штык солдат не успевает, бью его шашкой по левой руке, отсекая кисть.

Японец тонко верещит, роняя винтовку и вздымая к небу обрубок с хлещущей кровью. Скоробут, тем временем, расправляется с другим противником. Кузьма втыкает свой штык в грудь противника. На его счастье жало попадет удачно — не сгибаясь. Похоже, у японца задето легкое — он хрипит, на губах пузырится

розовая пена.

— Shi ne, inu![4]– ревет тайи и пытается достать саблей Сокробута.

Скоробут успевает отскочить назад, но запинается о тело несчастного Фрейзена и падает на дно окопа.

Тайи с ревом ярости заносит свой палаш, чтобы пронзить моего верного ординарца. Забыв о раненой ноге, делаю выпад, пытаясь достать японского офицера своей шашкой.

И раненая левая подводит, подгибается, а мой клинок вместо того, чтобы войти в бок противнику, лишь распарывает ему мундир и слегка прорезает кожу. Но, благодаря мне и секундной заминке тайи, Кузьма, успевает откатиться в сторону от удара палашом неприятеля.

Противник разворачивается ко мне. Его клинок со свистом, словно блестящая молния проносится перед мои лицом. Кожей чувствую рассекаемый палашом японца воздух. А палаш, совершив пируэт в умелых руках японского капитана обрушивается на меня сверху.

Успеваю подставить свой вакидзаси. Левую руку почти отсушило от мощного удара противника.

Капитан ругается по-японски сквозь сжатые зубы и отводит свой клинок для удара мне в грудь.

Резкий свист с неба. Ни с чем не перепутать летящий снаряд. Это наконец-то бьют наши батареи по окопам. Грохот взрыва. В меня летят комья земли, упругий воздух бросает меня на стену окопа. И темнота…

[1] 'Путь длинною в 680 ри

(Мы проделали), отплыв от побережья Нагато

Уже 2 года (прошло), и когда

Мы представляем горы далекой родины

Чужое небо облачно,

А небо страны восходящего солнца ясно.

Если подумать о ее благе,

Человеческое тело эфемернее росы…'

Гвардейцы Есимиче поют известную гунка (военную песню) времен японо-китайской войны 1894–1895 года «Гэйсен».

[2] Небо сегодня ясное

(И в нем) выделяется высокая гора Фудзи.

Даже если белый снег на ее вершине растает,

Слава мужей, совершивших подвиг,

Долго не потускнеет! (яп.)

[3] Убейте их! (яп.)

[4] Сдохни, собака! (яп.)

Глава 8

Страшная боль вонзается в голову как сверло, погружается в мозг, буквально разрывает на части. И вроде бы не слабак, привык многое переносить, сжав зубы, но воля превращается в студень, рот раскрывается сам собой и издаёт долгий протяжный стон.

И вместе с ним приходит пробуждение.

Первое, что бросается в глаза — потолок… Белёный по старинке, явно метёлкой, я отчётливо вижу её следы. А вот всё остальное как будто в дыму: очертания предметов и людей плывут, невозможно сфокусироваться.

— Очнулся, голубчик! Слава тебе, господи! — бормочет кто-то рядом и сразу же громко зовёт:

— Сестричка, сюда. Больной очнулся!

Голос у него оказывается пронзительным и вызывает у меня очередной приступ. Обхватываю голову руками, давлю виски как арбуз — может так полегчает?