Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
— В-война, во-обще, н-неестественное сос-стояние д-для обыч-чного человека. Но б-большую ч-часть с-своей ис-стории челов-вечество в-воюет.
— Тем не менее, есть и периоды длительного мира.
— Н-например?
Соколово-Струнин задумывается.
— Скажем, тридцать пять лет мира после Русско-Турецкой войны и до нынешней войны с Японией.
— В Ев-вроппе, п-пожалуй. Но в к-колониях пос-стоянно кто-то с кем-то воюет. А Л-латинская Ам-мерика? Аз-зия? Ан-нгло-Б-бурская в-война, Ам-мерикано-Ис-спанская
— Но в Европе-то мир?
Ох уж это мне европоцентрическое мышление!
— М-мир — н-не т-только Ев-вропа.
Приносят луковый суп в горшочках.
Боже, какой запах… И вкус… Никогда не думал, что луковый суп может быть настолько… настолько хорош.
— За что вы воюете, господин ротмистр? Какова ваша цель?
— С-сделать все д-для по-обеды, в-выжить и с-сделать т-так, ч-чтобы в-выжил мак-ксимум мо-моих п-подчинённых.
Журналист усмехается, бровь его саркастично ползет вверх.
— Я напомню, господин ротмистр, что от вашего эскадрона после последнего боя осталось человек пять.
Уел. Неглуп господин террорист, переквалифицировавшийся в террористы.
— Од-дин — од-дин. Н-но н-никто из н-них не с-склонен б-бросать б-бить вра-ага. Ни ка-азак Бу-буденный, по-отерявший в б-бою г-глаз, ни ес-саул Ск-коропадский, ос-ставшийся с од-дной ру-укой.
— Никакая выносливость, никакая физическая сила, никакая стадность и сплоченность массовой борьбы не могут дать перевеса в эпоху скорострельных малокалиберных ружей, машинных пушек, сложных технических устройств на судах, рассыпного строя в сухопутных сражениях, — говорит Яков Семеныч, словно по писанному.
Цитирует, что ли кого?
— Это в-вы с-сформул-лировали?
— Один социал-демократ. Николай Ленин. Вряд ли вы слышали.
— В-владимир Уль-льянов? С-слышал.
Соколово-Струнин удивленно смотрит на меня, не донеся ложку с супом до рта.
— Даже так… Знакомы с его произведениями?
Не столько с самими произведениями, сколько с его бурной деятельностью по свержению самодержавия в нашей истории и переформатирования России… Но Якову Семенычу это знать ни к чему.
Отрицательно мотаю головой.
— Ув-вы…
— А вот что пишут англичане в «Таймс»! — Журналист достает из кармана свернутую газету, находит строки, обведенные карандашом, и принимается цитировать:
— «Когда пришла война, современная война с ее императивным требованием индивидуальной независимости, инициативы и интеллигентности, в русской армии обнаружился их недостаток. Русский солдат, когда он не доведен кровопролитием до брутальности, и когда он трезв, является большим, сильным, добрым ребенком; прекрасным товарищем, но ребенком. Но направляемый образованным и хорошо обученным офицерским корпусом, ведущим солдат разумно и умело, русский солдат может пойти очень далеко».
Он
— На то и был расчет. Куропаткин надеялся на свой офицерский корпус, здесь, под Ляояном тот должен был проявить свои лучшие черты.
— И ч-что н-не так? К-кая в п-понимаю, п-поле б-боя ос-сталось за н-нами?
— Какой ценой? Не будь этой войны, все эти люди могли быть живы: сеять хлеб, строить дома и дороги, продолжать приносит пользу России. Что вообще дает эта война России? Что мы забыли в Маньчжурии?
— А ч-что заб-были здесь яп-понцы?
Пытаюсь обуздать заикание и читаю Соколово-Струнину целую лекцию о Желтороссии.
России нужна мощная база на Дальнем Востоке, если мы хотим в условиях империалистической гонки за территориями колониями сохранить за собой Тихоокеанское побережье и Восточную Сибирь. Здесь в Манчжурии можно создать промышленную, продовольственную и транспортную базу, которая позволит России не стать такой же жертвой империалистических акул, как им сейчас становится Корея и Китай.
— Вы определенно читали господина Ульянова. Рассуждаете вполне в его духе. Хотя делаете довольно странные выводы
Развожу руками.
— В ч-чем же с-странные?
— Вот вы лично что получите в случае победы?
— В с-смысле?
— Ваша жизнь. Как она изменится к лучшему после победы над Японией?
Хороший вопрос. Задумывался ли я над этим? Честно? Нет. Я, как Портос — «дерусь, потому что дерусь».
— Хотя с вами, господин ротмистр, и так все понятно.
— И ч-что же в-вам п-понятно?
— Очередной чин. Глядишь, так и до генерала недолго выслужиться. Вы до этой войны интересовались здешними местами?
— Н-не так, ч-чтобы особ-бо…
— А что говорить об остальных господах офицерах и, тем более, рядовом и унтер-офицерском составах?
Соколово-Струнин выразительно молчит. Жду от него очередного подвоха. А он смотрит на меня, усмехается глазами.
— П-продолжайте, Як-ков С-семеныч.
— Извольте. В чем задача государства, по-вашему?
С козырей заходит. А в чем?
— Н-ну… об-беспечение б-безопасности п-подданных, з-защита г-границ, с-соблюдение з-законов, п-процветание… ч-чтобы с-соседи ув-важали.
— А мне думается, как и многим товарищам моим, что основная задача государства, чтобы подданным жилось хорошо. Чтобы не голодали, не болели, богатели. Чтобы труд достойно оплачивался, а права уважались. Чтобы жизнь их была для государства ценностью. Чтобы они сами решали каким будет их настоящее и будущее. Чтобы образование и медицина были доступны не только богатым сословиям, но и последнему бедняку. Разве нет?
— Вы г-говорите, п-прямо, как с-социалист! — хмыкаю я.
Давно ли мне самому доводилось слышать это слово в мой адрес.