Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
— Выходит, мне повезло, — задумчиво произношу я.
— Более чем! Вы слышали, что у Соколово-Струнина имелся покровитель?
Вспоминаю, что мне говорил Обнорский.
— Великий князь Владимир Александрович?
Николов вздыхает.
— Он самый. Вас едва успели оправдать в глазах великого князя после истории с его любимцем — Вержбицким… А тут ещё убийство журналиста! Сухорукову было тяжело принимать такое решение.
— Понимаю. У него из-за меня могут быть неприятности?
Контрразведчик машет
— Неприятности? Слабо сказано, дорогой Николай Михалыч! Нашего геройского жандарма будут есть на ужин без соли и перца… Если он не разыщет убийцу!
— В таком случае… — начинаю говорить я, но Николов тут же затыкает мне рот:
— Ни в коем разе, ротмистр!
Разговор начинает напоминать знаменитый диалог из «Бриллиантовой руки». Я откровенно смеюсь:
— Вы даже меня не дослушали!
— Я слишком хорошо знаю вас! Можно сказать: уже читаю ваши мысли!
— Так-так… И о чём это я думаю?
— Пари?
— Какое ещё пари?
— Если моя догадка верна — с вас бутылка шампанского! И не поддельного китайского «шиппи-шиппи», а самого настоящего «Мартель» или «Бутийе»!
Морщу рот.
— Шампанское… Гадость! Лучше хорошего коньячку!
Потом до меня доходит.
— Сергей Красенович… Речь идёт о даме?
Редко кому удаётся заставить покраснеть контрразведчика, но у меня получилось.
Николов — мужчина хоть куда! В самом расцвете сил. Правда, в условиях тотального дефицита женского пола на войне, подыскать себе даму сердца не так просто.
— Не о том речь, ротмистр! В конце концов в госпитале вы тоже не тратите зря время…
Кхм… Мне показалось или он намекает на мой роман с берегиней?
— Так как — пари?! — продолжает контрразведчик.
— Пари! — мгновенно соглашаюсь я. — Итак, вы говорите, о чём я думаю. Приз — бутылка хорошего шампанского.
О том, что в условиях военного Ляояна она стоит конских денег, лучше не упоминать. Ещё и хрен найдёшь: в кабаках и лавках чаще всего палёный алкоголь, причём по цене крыла самолёта. Отравиться — пара пустяков. Всё остальное давно уже раскупили, поставки с «Большой земли» чрезвычайно редки и, как уже говорил, не дёшевы.
Николов довольно потирает руки.
— Придётся вам изрядно раскошелиться, Николай Михалыч!
— Это мы ещё посмотрим! — замечаю я.
— Да тут и смотреть нечего: вы сами собрались искать убийцу! Разве я не прав?
— Туше! — вздыхаю я.
Сегодня мой и без того не самый большой бюджет похудеет рубчиков так на пятнадцать…
В конце тоннеля брезжит свет.
— А теперь я готов поставить на кон ящик! Только не шипучки, а коньяку! Я найду убийцу! — заявляю я.
Николов осуждающе качает головой.
— Нет, ротмистр. Чего не будет, того не будет!
— Почему?
— Начнём с того, что вы — раненый!
— Это не помешало вам взять меня под арест, — напоминаю
— Во-вторых, ни я, ни жандармы не позволим вам путаться у нас под ногами!
Контрразведчик категоричен и даже раздражён. Давно я его таким не видел.
— Я как-то задел ваше профессиональное самолюбие?
— Неважно, ротмистр! Мои чувства к делу никакого отношения не имеют. Просто вы… Вы в первую очередь военный, офицер! Поиск преступников и убийц не входит в ваш круг обязанностей.
— Боитесь, что я накосячу и спугну убийцу?
— Что?! — глаза Николова округляются. — Накосячу?! Это какое-то уличное выражение вашего мира? Так сказать — жаргон…
— Жаргон, — подтверждаю я.
— В таком случаю, отвечу вашими же словами: да, мне очень бы не хотелось, чтобы вы накосячили, а мы потеряли убийцу! Думаю, мы прекрасно поняли друг друга…
Он усмехается.
— И разумеется, я предупрежу господина Обнорского и вашу прекрасную берегиню, чтобы они не сводили с вас глаз и лечили до полного выздоровления! Так что никакой самодеятельности не выйдет. Они об этом позаботятся! В госпиталь вас отвезут!
Пожимаем руки и расстаёмся.
Возращение в родные… не пенаты, палаты… происходит триумфально. Не успеваю покинуть жандармский возок, любезно предоставленный Сухоруковым, как меня, словно поп-звезду, окружает целая толпа: от своего брата — раненого, до медперсонала.
Растроганно вытираю предательскую слезу. Никак не ожидал, что до моей судьбы есть кому-то дело. Разве что самым близким людям.
А тут десятки лиц, которых вижу впервые.
— Господин ротмистр, вы как? — это взбудораженный Будённый.
Его аж трясёт от волнения.
— Всё в порядке, дружище! Произошла чудовищная ошибка, недоразумение. Следствие во всём разобралось. Как видишь — меня признали невиновным и отпустили!
— Николай Михайлович! Радость-то какая! А я уже собрался во все столичные газеты написать! Бить так сказать в колокола! — Гиляровский, хоть и взволнован, но собран.
С удовольствием жму ему руку.
— Слава богу! Всё обошлось! А для газет напишите лучше что-нибудь другое. Например, как самоотверженно сражаются за жизни пациентов в военном госпитале Ляояна, — говорю я, замечая Обнорского.
На нём просто лица нет.
— Николай Михайлович… Как вы?
— Вашими заботами! Видите — даже заикание пропало! — хвастаясь я чудесным выздоровлением.
На секунду пробивает тревога — а ну как всё вернётся, и я опять буду с трудом выговаривать даже простые слова?!
— Да уж… — кивает эскулап. — Всё равно, пройдёмте ко мне! Я непременно обязан вас осмотреть! Боюсь, как бы эти господа костоломы не попортили ваше здоровье! С них станется…
— Зря вы на них наговариваете! «Господа-костоломы» обращались со мной крайне деликатно, — замечаю я.