Роза алая, роза белая
Шрифт:
Без слов он положил ее на кровать, быстро снял остатки одежды. Перина прогнулась под его тяжестью, и он потянулся к ней. Только мерцание пламени в камине, ощущаемое даже сквозь прикрытые веки. Глубокая тишина. Мужчина и женщина. Его губы, теплые и мягкие, коснулись ее виска, оставили обжигающий след на шее. Ее дыхание смешалось с его дыханием, время остановилось.
Она почувствовала, как он поднял ее сорочку на бедра, замер и глубоко вздохнул. Она разрывалась между желанием остаться самой собой и стремлением слиться с ним. Ей не пришлось принимать решение. Теплые губы Ранульфа стали ласкать ее грудь, его ладонь скользнула между ее бедрами. Ее собственные желания, его ласки разжигали
Его любовные ласки были неистовыми и откровенными, отвечая чему-то первобытному и неукрощенному в ней самой, — словно фонтан света забился внутри ее и распадался искрами в ее закрытых глазах. Она прижала его крепче, желая продлить мгновение. И когда он изогнулся и хрипло выкрикнул ее имя, время закружилось вихрем цвета и чувства, оставив ее бессильной и задыхающейся в его объятиях.
Гораздо позже, когда он спал, по-хозяйски распластав на ее теле руку и ногу, она бодрствовала, не в силах отвести глаз от тлеющих углей в камине. Кончиками пальцев она гладила его кожу, наслаждаясь ощущением силы его мускулистой шеи, плеч и рук. Какие чувства испытал он? Ощутил ли тот же восторг растворения, оказавшегося прекраснее всего, что она знала или ожидала?
Ее тело было удовлетворено. Ласки Ранульфа возбудили ее так, как никогда не удавалось расчетливым прикосновениям Робина, который превращал все в игру, демонстрацию своей любовной ловкости, доказывал, что может взволновать ее против ее воли, думая о другой. Это страшно оскорбляло Моргану. Со временем эмоциональные шрамы огрубели, и она научилась брать, что могла, и давать так же мало, как и он.
Но Ранульф ласкал ее, хотел ее. Любовь Ранульфа была честной, без уловок, всепоглощающей. И в какой-то мере пугающей. Она ввергала Моргану в водоворот чувств, из которого было трудно выбраться. Ее мысли пугались, и тело таяло от его близости, его нежности... в такие мгновения он мог бы убедить ее, что ночь — день, а снег выпадает в летнюю жару. Она могла потерять свое «я», подчиниться его воле, целям, желаниям. У нее не было защиты от этого чувства. И от него. И если он узнает об этом, в его руки попадет мощное оружие. У нее оставался единственный путь спасения. Он не должен об этом узнать никогда.
Глава седьмая
— Доброе утро, миледи. Я принесла вам хлеб с сыром и эль, — послышался голосок старой Элвы, веселый и невероятно родной.
Моргана лениво потянулась, зевая, в том блаженном состоянии между крепким сном и приятным пробуждением, лишь смутно сознавая, что дверь спальни открылась и снова закрылась почти бесшумно.
Как чудесно быть дома, вдыхать знакомый аромат своими руками смешанных сладких трав, разбросанных по плетеным камышовым подстилкам! Как роскошна высокая перина после долгого путешествия и...
Моргана вдруг резко очнулась, приведенная в чувство воспоминанием о предыдущей ночи. О Ранульфе. Она быстро замигала, затем со смешанным чувством сожаления и облегчения осознала, что одна в спальне. На людях им будет встретиться легче, хотя, в некотором отношении, и сложнее. По крайней мере, думала она, будет легче установить разумную дистанцию. Ранульф не должен догадаться, насколько его любовные ласки затуманивают ее разум. Что бы ни происходило в их супружеской
Час спустя — судя по звону колоколов монастыря святого Тристана — Моргана подвергла свою решимость испытанию. Позавтракав хлебом, сыром и элем, она искупалась и надела зеленое суконное платье с широкими разрезными рукавами поверх нижней рубашки из тончайшего белого льна. Подол, края рукавов и низкий четырехугольный вырез были оторочены узорчатой синей тесьмой, гармонирующей с ее изящными остроносыми комнатными туфлями. Вместо модного ожерелья, какое бы она надела при дворе, Моргана выбрала крученое, изысканной старинной работы, из золотых листьев, подрагивающих на тонких черенках и создающих сложную игру света. Это ожерелье из поколения в поколение передавалось наследникам замка Гриффин и значило гораздо больше, чем искусно сработанная золотая вещица, ибо в глазах подданных Морганы символизировало ее власть и силу.
Бронуин также принарядилась в свое лучшее платье из яблочно-зеленого бархата, отделанного желтым шелком, с широким золотым ожерельем из неограненных, в цвет платья, хризопразов.
— Миледи, — восхищенно воскликнула Бронуин, готовясь надеть на Моргану головной убор с прозрачной вуалью, — вы так прекрасны, что сэр Ранульф будет ослеплен.
Действительно, в теплом утреннем свете Моргана выглядела великолепно. Ее глаза сверкали, щеки загорались нежным румянцем, как только она вспоминала о ночи, проведенной в объятиях Ранульфа. Но сейчас не время разнеживаться. У нее есть дела поважнее. Она отмахнулась от геннина[5]:
— Нет, не сегодня. Принеси жемчужный венец с сеткой.
При дворе она носила экстравагантные головные уборы, как требовала того мода, но дома собирала волосы в простую сетку или сворачивала над ушами, покрывая тонкой вуалью. Сегодня она собиралась предстать перед Ранульфом и его людьми наследницей и хозяйкой замка Гриффин. Первое впечатление будет решающим.
Бронуин отперла окованный железом сундук и вынула золотой с жемчужинами венец, в центре которого сиял большой неограненный сапфир, и надела его на голову Морганы. Тяжелые, огненного цвета пряди собрала в золотую сеть, усыпанную мелкими жемчужинами и сапфирами.
— Ах, миледи, как вы сегодня прекрасны! Словно принцесса!
Бронуин не льстила. Моргана действительно выглядела принцессой, кем она и была бы при другом повороте истории. Ее прадед, кельтский принц, тщетно, но героически сражался против английского господства и своими ратными подвигами завоевал уважение и восхищение английского короля.
В признание необычайной смелости и благородства Оуэна Гриффина прадед был помилован и, дабы предотвратить дальнейшие поползновения на бунт, вознагражден знатной английской женой. Ему также было позволено сохранить все свои владения. Но он оставался валлийцем до глубины души и, мечтая разжижить кровь английских завоевателей, проследил, чтобы его сын и внук взяли в жены валлийских женщин.
Моргана не могла совершить предательство, смиренно передав родовое право едва знакомому мужчине. По английским законам жена обязана была защищать владения мужа во времена войн и опасностей, а муж наследовал владения жены в случае ее гибели. Этот самый муж мог плохо обращаться с женой, мог заточить ее в крепость, спать со служанками и привести в дом любовницу, подталкивая супругу к смерти, естественной или насильственной. Однако в Уэльсе порядки совсем иные: замок и основные земельные владения переходят по женской линии и могут наследоваться только через детей. Если Моргана умрет без прямых наследников, замок Гриффин перейдет не Ранульфу, а ближайшему ее родственнику.