Рождение Клеста
Шрифт:
В первое время тьма стояла кромешная. Нихельцы шли в бой с факелами, пытаясь хотя бы немного высветить себе дорогу и не переломать шею на незнакомых улицах. Но, конечно, факелов они несли мало, а их неверный, дрожащий свет не столько освещал дорогу, сколько добавлял в картины сражений ужасных оттенков. Пляшущие блики факельных огней скакали по медным нагрудным бляхам, по шлемам, по расширенным зрачкам озверевших людей — от всего этого впору было сойти с ума, если бы мы и без того не стояли на грани безумия.
Я не всегда оказывался в первых рядах, нет. Помню, что приходилось
«Поднять щиты!» — мы повинуемся, ни о чём не думая, как собачки у бродячих скоморохов — и вот уже по нашим щитам барабанит град падающих стрел. Кто-то вскрикивает и валится с хрипом.
«Вперёд!» — хорошо, мы ломимся вперёд и сталкиваемся с нихельцами — снова лязг железа и стук деревянных щитов; даже крики солдат разных армий как будто бы тоже столкнулись между собой и хлещут друг друга, как прутья.
И кровь, повсюду кровь. Под моими ногами прогибается деревянная мостовая, вся мокрая, как будто после дождя, но я-то знаю, что последние дни было тепло и сухо…
Светало; робкое солнце боязливо выглянуло, осторожно трогая сонными лучами самые высокие крыши, как будто не решаясь глянуть на улицы из-за творимого там ужаса. Нихельцам факелы стали не нужны, а когда небесное светило всплыло повыше, — они запустили в город свою конницу.
Всё, исход боя сомнений не вызывал. У нас просто не имелось столько бойцов, чтобы противостоять конной лаве, да ещё поддержанной пехотой. Пешие нихельцы прочёсывали дворы, сараи и дома, швыряя факелы на чердаки, изгоняя лучников и арбалетчиков, а их конница азартно мчалась по улицам. От центра города и к реке баррикады стояли повыше, так как для их строительства имелось времени побольше, и остатки нашей армии, сдавленные со всех сторон, встали тут более плотной массой. Вражеская конница, видя такие преграды, приуныла и повернула вспять — гонять по улицам и переулкам отставших одиночек. Пешие нихельцы тоже не торопились умирать; растеряв за ночь силу и азарт, они не рвались бросаться грудью на наши копья, а собирали массу побольше, заодно переводя дух.
Обе армии, не спавшие, полдня бившие друг дружку, выдохлись — и наступила долгожданная передышка.
Наши солдаты рухнули спать — кто где стоял. Их расслабленные тела лежали во дворах и прямо на улице, укрытые щитами, поодиночке и группами. Как будто массовым мором всех скосило в одночасье, даже жутковато было смотреть на такую картину, на которой живые лежали рядом с неприбранными погибшими. Из земли, словно степной сухостой, торчали вражеские стрелы и наши воткнутые на время сна копья. Нас с Мальком оставили в караул, поэтому я мог вдоволь налюбоваться этим впечатляющим зрелищем мертвецкого сна.
Я был подавлен: не было сомнений, что нас уже ничто не спасёт. Вот проснутся нихельцы —
Дело, в общем-то, было ясное. Остатки нашей армии будут сдаваться. Причём, конечно, лучше это делать чинно, без боя: когда он начнётся, толпы отчаявшихся мужиков сами побегут в плен, но при этом враги многих из них сгоряча порубят ни за что, так как во время сражения заниматься пленными совсем нет времени. Мы всё равно убьём нихельцев немного, но зачем ради этого умирать всем поголовно???
Я мог бы побежать к врагам хоть сейчас: кто бы меня смог остановить? Но только вот я про такое никак не мог даже и подумать. Умирать — так всем вместе. Сдаваться — тоже надо всем вместе, — по приказу, как начальство скажет. Вот так и я сидел на баррикаде, поглядывая на опустевшую от нихельцев улицу, и мрачно размышляя про наше незавидное положение. Кстати, а кормить-то нас сегодня будут или как? Мой живот опомнился от ночных сражений и непрерывной беготни и начинал бурчать, требуя заслуженную награду за труды…
— Эй, вы, двое — бегом ко мне!
Я оглянулся: нас звал наш сотник. Но, боже, что сотворила с ним прошедшая ночь! Он весь покрылся грязью и сажей, а его усы вроде как уменьшились: опалил он их, что ли? Только его глаза сверкали так же пронзительно и свирепо.
— Оглохли, что ли?! А ну, живо! Каторжане недоделанные…
Ну, раз приказано — мы бегом бросили свой пост, провожаемые удивлёнными взглядами других дежуривших товарищей. Сотник круто развернулся и, не оглядываясь, грузно потопал куда-то по улочкам и переулкам, ближе к реке. Мы послушно шли следом, оглядывая чужие отряды, располагавшиеся тоже на улицах и уже разложившие дымные костры для приготовления обеда.
Мы зашли во двор невзрачного дома, каких обычно много возле портов, — хоть морских, хоть речных. Сотник постучал в дверь, и мы втроём вошли в избу, пригнувшись в невысоком дверном проёме.
Нас встретил хозяин: высокий, сутулый мужик с длинными руками, которые, казалось, он никак не мог пристроить к месту и поэтому непрерывно ими шевелил, сжимая и разжимая узловатые пальцы. Он имел крючковатый нос, густые нечёсанные космы и при этом выбритое лицо. Смотрел на нас угрюмо, но без враждебности. Свободная белая рубаха без пояса, домашние портки чуть ниже колен. Не граф — сразу видно.
— Вот, привёл, — сотник мотнул головой в нашу сторону. — Если и эти не смогут — тогда точно никто не сможет.
Угрюмый хозяин спросил с сомнением:
— Слишком молодые. Точно справятся?
— Я — старый, и точно не справлюсь. Ты не смотри, что салаги: это такие ребята, что ого-го! Глаз да глаз за ними нужен.
Они оба оценивающе уставились на нас, как привередливые покупатели на скотном рынке. Молчание затягивалось.
— Что от нас нужно? — грубо спросил я. — Приказывайте — сделаем!