Рождение Клеста
Шрифт:
Я, проклиная девичью болтливость (хотя девушка, скорее всего, была не при чём), пригляделся к старухе повнимательней. Ну, да: коричневые, иссохшие от работы и жизни руки с широкими, натруженными ладонями, такое же коричневое лицо, потемневшее от беспощадного летнего солнца и старческих пигментных пятен. Вся её кожа — в дряблых морщинах: бабка, похоже, самую тяжёлую крестьянскую работу давно уже не выполняла. Широкое, добродушное лицо с широким носом и двойным подбородком: когда-то хозяйка была довольно упитанной женщиной.
Старуха ощутимо горбилась, придерживая поясницу. Что ж, обычная такая крестьянская болезнь. Но
— Конечно, бабушка, ну, конечно, помогу! — воскликнула жизнерадостная Солнышко, широко улыбаясь, сверкая жемчужными зубками. — О чём речь?!
Она сорвалась с места и бросилась к телеге:
— Ребята, помогите принести пару кувшинов…
Ах ты, мать честная! А ведь в наших горшках не только адское варево, но и кое-что другое… Я судорожно выдохнул; было видно, что и Малёк опустил плечи, выпуская воздух. Чёрт, чёрт, чёрт! Мы вязли в знахарстве всё глубже и глубже!
Однако, мы послушно понесли два горшка в дом, вслед за девушкой, и поставили их там на стол. Солнышко мигом откупорила один из них, окунула в него пальцы и лихо брызнула жидкими пахучими каплями в печь, на тлеющие угли, задвинув потом заслонку, чтобы дым в трубу не вытягивало.
— Мальчики, уходите. Я сейчас колдовать буду. Потом сама позову, как всё закончится.
И даже в спину нас подталкивала, к выходу. Она казалась возбуждённой и воодушевлённой; черепушки весело болтались на её шее, постукивая по её пышным булочкам.
— Да уж, шустрая девка, — сказал я, сидя на крылечке, и рисуя кончиком башмака, подаренного Ухватом, короткие линии в пыли.
— Она хорошая, — сказал вдруг Малёк, и я изумлённо на него вытаращился: уж не ослышался ли я? И это правда тут сидит мой циничный друг, а не его морок?
— В кои веки ты хоть про кого-то сказал хорошее слово, — не мог удержаться я. — Да что с тобой сегодня такое? Влюбился, что ли? — и я даже в шутку подтолкнул его в плечо.
Малёк отмахнулся от меня, как от несерьёзного человека, и продолжал задумчиво пялиться куда-то вдаль, поверх бабкиного забора и соседских крыш.
Мы помолчали. Хорошо вот так сидеть в компании с человеком, с которым и помолчать можно о чём-то своём. И при этом прекрасно ощущая присутствие друг друга.
Сидели мы час, наверное. Потом на крыльцо вышла подуставшая девушка, вытиравшая руки какой-то тряпкой, повесив её потом на торчавший из стены ржавый гвоздик:
— Ну, всё. Можно ехать. Забирайте кувшины. Я бабке сказала полежать часок, так что вы её не тревожьте.
Мы забрались на телегу, уложили горшки и поехали. Я прикрыл за нами покосившиеся ворота.
В этой деревне мы ещё напоследок прикупили овса, — по настоянию девушки, немало в жизни покочевавшей и видевшей лошадей не только на лубочных картинках.
Солнышко, показывая нам позеленевшие пальцы, которые ей так
— А, это… вдруг бабке это не поможет? — настороженно спросил Малёк.
— Ну, и что? — весело отмахнулась девушка. — Она что, за телегой нашей в погоню побежит?
Мы все облегчённо засмеялись.
— И как это ты всё это придумала? — спросил я, отхохотавшись.
— Ничего не придумала, — фыркнула Солнышко. — Знаешь, сколько раз к нашему полковому фельдшеру приходили из деревень, чтобы попросить кого-нибудь вылечить? Конечно, в их понимании он же был учёный человек… Академик! Он и лечил, как мог. «Главное, — говорил, — быть абсолютно в себе уверенным. Никаких сомнений. Плюй там, пляши, что хочешь делай — только не сомневайся, и всегда тверди, что непременно поможет. Люди, — говорил, — они такие: они сами себя внушением вылечить могут. А если уж твоё лечение не помогло — что ж, значит, Нечистый оказался сильнее.»
— Шарлатаном, что ли, был наш фельшер?! — изумился Малёк. — То-то я думаю, почему он моровку смолил так не по-детски!
— Сам ты шарлатан! — возмутилась девушка. — И у вас одна моровка на уме, гулящие девки и вино. Он знаешь, сколько людей спас?! И роды неудачные после бабок принимал. И раны после топоров лечил. И ноги сломанные правильно сращивал. Умница был человек… А вот где он сейчас? Лишь бы не погиб! Тьфу-тьфу!
Она торопливо наложила знак Пресветлого в ту сторону, где, как она полагала, должен располагаться Гренплес. Мы покорно сняли мешавшие картузы, обнажая головы, чтобы мысленно попросить Пресветлого внять мольбе нашей спутницы.
Телега катила по дороге через засеянное вызревающими злаками поле. Нас трясло на сельской колее: мы ещё вчера свернули со столичного тракта, узнав вечером, что, оказывается, тряска изматывает человека не хуже тяжёлой работы. Солнце припекало; мы с вожделением поглядывали на приближающийся лесок, надеясь найти в его тени спасение от иссушающих лучей.
Нам очень скоро стало понятно, что мы напрасно так мечтали ехать по лесу, приветливо качавшему нам ветвями издалека. Не успели мы углубиться в него достаточно для того, чтобы сквозь просветы между деревьями перестало виднеться поле, как вдруг нам навстречу, с левой стороны от дороги, шагнул развязного вида парень, небрежно и расслабленно державший топор обухом вниз. Он по-хозяйски взял оторопевшую Милягу под уздцы и сказал насмешливо:
— Ну, лекари, приехали. Давайте слазьте.
«Оглянись назад!»- крикнул Учитель у меня в голове, и я поспешно обернулся. Точно: сзади подходили ещё трое, но уже серьёзные и сумрачные мужики с неухоженными волосами и бородами, в которых застряло множество мелкого мусора. Эти держали топоры наготове, слегка покачивая в руках.
И справа вышел один, и слева. Шестеро, стало быть?
Эх, были бы они «настоящими» разбойниками, из бывших солдат, то, скорее всего, действовали бы более расторопно. Я уже не говорю о наёмниках — эти бы мигом порвали нас в лоскуты. По счастью, наёмники в те годы были редкостью, и только на службе у очень уважаемых людей, за немыслимые деньги.