Рождение Клеста
Шрифт:
В разных местах торчали разноцветные флажки и флаги. Потом уже мы узнали, что так отмечают шатры и палатки военачальников разного ранга, да ещё и с учётом принадлежности к тому или иному полку, и научились разбираться в этой несусветной расцветке: кто там командир конного полка, а кто — пехотного. Дымились костры с огромными котлами — до нас доносился умопомрачительный запах дыма, смешанный с запахом мясной каши: время как раз приближалось к обеденному. То и дело ржали кони в разных концах бескрайнего поля; кто-то ругался, кто-то разговаривал — гомон стоял непрерывный, как морской прибой. Кто-то перебегал от костра к костру
Жаркое летнее солнце поднималось в зенит, а всякая дрянная мошкара прямо-таки упивалась пиршеством: ведь не каждый год ей выпадал такой подарок изобильной кормёжки, во всё поле размером. Жужжали разжиревшие обнаглевшие мухи, и сильно воняло нечистотами, которые создавали люди и животные, — иногда аж дыхание перехватывало, когда капризный ветерок менялся.
Нам указали наш участок, на который мы и потащились не спеша и потом принялась располагаться там на длительный постой. Собственно, с этого памятного дня и началась наша настоящая военная жизнь.
Только теперь я хорошо понял, что имел в виду Учитель, когда туманно говорил о том, что у меня появятся новые знания. Нас начали учить искусству коллективного боя. Для начала наш отряд разбили на десятки, а во главе каждого поставили солдата из армии. Эти пришли настоящие звери, и гоняли нас до одури. Тем, кто прошёл школу Учителя, служилось полегче, как привыкшим к физическим нагрузкам. А вот другие парни, особенно городские, нахлебались учёбы досыта…
Что меня всегда восхищало в армии — так это то, что я сам до самого конца так и не понял: какие требования тут действительно важны, а какие нужны лишь для того, чтобы у солдата не оставалось свободного времени. По крайней мере, наш десятник лютовал одинаково в любом случае.
В нашем мире кличка человека — это и есть его второе имя. Кого назвали каким-нибудь животным — значит, он достойный и заслуживает определённого уважения. А мы нашего десятника прозвали просто Шпыняем, и никакого другого имени ему так и не смогли придумать.
Сухощавый, рыжая бородка клинышком. Лицо в крупных веснушках, и глаза, постоянно прищуренные, так и зыркают по сторонам из-под кустистых рыжих бровей. Он весь создавал ощущение какой-то неугомонности, — словно шило в заднице носил. Я твёрдо убеждён: в своё время его пошпыняли от души, и теперь он, получив полную власть над людьми, оттягивался на нас по полной.
Вот скажите: зачем боевую армию утруждать строевой подготовкой? Вы можете себе представить, чтобы войска в походе маршировали весь день — все двадцать-тридцать лиг? Да ещё и с песнями. Нет, конечно, если вы хотите непременно угробить всех людей ещё до войны — тогда, конечно, да: пусть себе маршируют, отбивая ноги. А Шпыняй прямо-таки оживал, когда мы топали в ногу, горланя всякую чушь. Обувь разваливается из-за постоянных маршировок? — иди новую покупай, в столицу, в день отгула. Нам платили сущие гроши, а цены из-за войны и наличия десятков тысяч страждущих мужиков взлетели до голубых небес — вот и приобретай себе обувь, как сможешь, — твои проблемы…
Злостный вредитель, настоящий враг страны — как по другому такого Шпыняя назвать? Принесло ведь нам от шутника Нечистого дорогой подарочек…
Вот, скажем, объявил он нам банный день. По дороге к столице мы принимали баню в деревнях регулярно, два раза в неделю: прошлый командир наш — настоящий
Мужички, как и положено, заранее отпросились у Шпыняя травяных веников нарвать. Он отпустил их, ни слова не говоря. И вот они, предвкушая жаркую парилку, протопали со своими веничками несколько лиг ниже по течению реки — а где же баня? А ты лезь в речку — вот и баня тебе, — говорит Шпыняй и сам ржёт так, что аж за бока держится.
Начались военные учения. Тут лучше всех отличились лучники. Они понаставили в чистом поле мишени — доски в рост человека, а на другой день стали отрабатывать стрельбу.
Дали залп — стрелы посыпались наземь, — кто куды. Командир их проинструктировал (т. е. обругал всячески, используя разные слова) и дал команду на второй залп. Вторая туча стрел взмыла ввысь — глядь, а по полю бежит старушка, да так бойко, что лапти до затылка прыгают. А стрелы летят себе — их обратно ведь не вернёшь. Серая туча выпала смертельным дождичком — бабка упала.
Побледневшие мужики, побросав луки, помчались в поле, с командиром во главе. По счастью, бабка просто споткнулась и затаилась, не решаясь бежать дальше. Она, оказывается, спозаранку вышла собирать луговички, увлеклась, вышла из леса и продолжила сбор грибочков уже в поле. Притомилась и видит: стоят доски вроде забора, от солнца хорошо загораживают. Взяла и закемарила за доской — её издали и не видать. Когда часовых расставляли, бабка уже в поле дрыхла, совершенно ничего не подозревая, а проснулась от внезапного стука возле уха: стрела пробила тонкую сосновую доску насквозь, сверху вниз, и стальное жало едва не оцарапало старушке щеку. Спросонья она не придумала ничего лучше, как бежать, видя, как втыкаются в землю стрелы…
Ох, как орал командир лучников! Какие слова волшебные использовал… Даже нам слышно было, на нашей стоянке. Сначала — на перепуганную старушку: куды ж ты лезешь, старая карга? Потом — на лучников: как же вы, ёлки-палки, так стреляете, что даже бабку залпом накрыть не можете? После обеда гоготало всё поле: никто из мужиков не остался равнодушным к той истории с бабулькой.
Началась учёба с копьями. Ну, как началась… своеобразно. Копья мы не получили, а Шпыняй приказал нам нарубить тонких ивовых жёрдочек и заточить. Вот с таким «лесоматериалом», из которого мужики в деревнях плетни делают, мы и проходили обучение…
Начали, разумеется, снова со строевой подготовки, только на этот раз топали уже с палками на плечах. Потом учились колоть этими кольями мишени, т. е. соломенные чучела. До полного отупения: «коротким — коли!», «длинным — коли!»
Однажды мы одели одно из чучел в кожаный доспех, и даже чьи-то штаны ему натянули. Подурачились, комья земли в него покидали. Потом Шпыняй крикнул нас на хозяйственные работы — дрова рубить, и мы бросили этот наряженный мешок, как есть, в кустики.
Вернулись — а «дома» нас ждал большущий скандал. Оказывается, командир нашей сотни, т. е. центурион по званию, прохаживаясь окрест, увидел невероятную картину: два десятка ушли по заданию, а кто-то самый умный из них валяется, дрыхнет себе в кустиках, и тряпочку на лицо накинул, чтобы глупые мошки и комарики не приставали.