Рождение волшебницы
Шрифт:
В общем, куражились, кто во что горазд. Обыденно одетый скоморох подкидывал и ловил сверкающие ножи, другой плясал с наполненным водой кубком, рядом змеею скользила гибкая женщина.
Юлий вел лошадь на поводу и жадно оглядывался в ожидании чудес. Никто не признавал просто одетого государя и его спутников. Он вольно останавливался там и здесь, улавливая обрывки песен и размеренный речитатив сказителей. И конечно же, нельзя было миновать кукольный балаган.
В выгороженной разноцветными полотнищами раме неистово суетились показанные по пояс принц и принцесса. Перед балаганом устроилась на скамеечке
Не прерывая поучительной повести о страданиях и любви деревянной принцессы, девушка замерла, уставившись на пришельца расширенными глазами, – это был миг, когда она узнала его. Потом запросто ему кивнула.
Принцесса Нута.
В простеньком выцветшем платье, такая же худенькая и стройная, как три года назад, когда государственный договор между Слованией и Мессалоникой свел их с Юлием… Одетая в ту пору по чужеземному образцу, с голой, что пятка, головой она тогда производила на Юлия гнетущее и жалкое впечатление. Теперь буйная черная грива придавала ее детской рожице задорное и смелое выражение.
– Здравствуй, Нута, – тихо, словно бы опасаясь чего-то, сказал Юлий и оглянулся.
– Здравствуй, Юлий! – отвечала она как ни в чем не бывало.
Куклы остановились, потом вовсе провалились под землю и вместо них явилась живая голова. Это был чернобровый, красивый юноша с быстрым цепким взглядом. Юлий неуверенно оглянулся на спутников, прикидывая, что им лучше было бы удалиться, но Нута не выказывала смущения.
– Это мой муж, – сказала она. – Лепель.
Юноша в балагане слегка склонил голову – скоморох, безусловно, узнал государя и не вымолвил ни слова. Нута заговорила свободно и просто, как если бы это была встреча старых добрых друзей:
– Сегодня вечером мы грузимся на ладью. И вот готовимся, пока время есть. Потом уж будет негде и некогда до самого Колобжега. Поэтому вот… – она обвела указкой скомороший стан, где многие оставили свои занятия и подтягивались к кукольному балагану. Прошелестела весть, что юноша в зеленом зипуне и шапке – великий князь.
– Мы спешим всей ватагой на праздник солнцеворота. В Кол обжег. Будет уйма народа. Так что надо разучить две новые сказки.
Она оглянулась на мужа и улыбнулась той непроизвольной и непритязательной улыбкой, которую рождает спокойное и радостное чувство. Лепель же, слегка ухмыляясь в ответ, кланялся – насмехался как будто бы над женой и над Юлием, над самим собой и над всеми вместе, полагая, что все они тут друг друга стоят.
– Ты счастлив? – спросила Нута, помолчав, и Юлий поежился от неловкости.
Она ждала ответа и нисколько, кажется, не сомневалась, что на заданный по существу вопрос следует ожидать такой же, по существу, ответ. Она, эта балованная и застенчивая принцесса, совершенно не стеснялась людей. Считала их всех своими и разговаривала в толпе, как в кругу семьи, и не сомневалась, что ее поймут. Юлий терялся, не зная, как себя вести… и не произнес ничего. А она кивнула, словно услышала то, о чем он молчал, со всем согласилась и сказала:
– А я хочу мальчиков, чтобы было пять мальчиков.
– И погодки! – вставил
– Я рад, Нута, очень рад… хорошо, что мы встретились, – сказал Юлий. – Я причинил тебе много зла. Не сознавая… нет, хуже, сознавая, что делаю. Прости… Прости меня.
Нута выслушала внимательно, помолчала.
– Да, это было зло. И ты его причинил. Но не мне.
– Кому же? – невольно ухмыльнулся он.
– Принцессе Нуте. Я другой человек, Юлий. Принцессы нет, и мне жаль эту бедную девочку… Ей так не повезло в жизни. А я… я… со мной все другое… Бедняжка очень тебя любила, – добавила она в задумчивости.
– Надеюсь, не очень сильно, – пробормотал Юлий в качестве оправдания.
Нута хмыкнула.
– Не надейся. Благонравная девочка любила тебя прежде, чем увидела. Она принялась любить, хотя и не без испуга, как только ей сообщили, что свадебный договор заключен. Она любила тебя в море, особенно в хорошую, тихую погоду, и чем ближе корабль подходил к чужим берегам, тем больше любила… – Нута улыбнулась. – А когда бедняжка тебя увидела… О! Она тотчас же поняла, что не напрасно обратила на тебя все силы своей души. Ты был очень славный. – Смешно сказать, это «был» почему-то кольнуло Юлия. – Да, хороший. Хотя и дикий. – И опять это «дикий», без всякого на то основания, кольнуло его на миг насмешкой.
– А сейчас, Нута, я какой? – спросил он неожиданно для себя.
Она засмеялась, хитренько глянув:
– Искушенный. Но не очень. Дикости в тебе много осталось. А Лепель, – она оглянулась, – он не такой простодушный, как ты, но тоже дикий. Ты дикий по-настоящему, а он понарошку.
Лепель, вставленный в раму кукольного балагана, засмеялся, не разжимая губ, и почесал макушку. Вопреки обыкновению он был молчалив и сдержан.
– Все переменилось, Юлий, – сказала Нута.
Он торопливо кивнул, заранее соглашаясь со всем, что имела заявить его бывшая жена, недолгая государыня и княгиня, ставшая затем кукольницей.
– Той бедняжке казалось, что она тебя очень любит, но больше всего она любила свою любовь, а значит, саму себя. Теперь же мне кажется, что я люблю весь мир. Но это такой же обман, потому что на самом деле я люблю Лепеля.
Густая толпа, обступившая балаган, выказывала необыкновенную для племени скоморохов сдержанность – ни игривых замечаний, ни зубоскальства. Причиной тому, по-видимому, была не только осмотрительность, понятная, когда имеешь дело с государем, но и особенное отношение к Нуте. Ее высокое человеческое достоинство было для скоморохов предметом общей ревнивой гордости.
– Не нужно ли тебе чего? – спросил Юлий, остро ощущая убожество своей скованной, приземленной мысли.
Нута отвечала не сразу, и это показывало, что она отнеслась к предложению вполне серьезно.
– Я слышала, что оставшийся от правления Могутов древний закон приравнивает странствующих скоморохов к пропавшим бражникам кабацким. И еще говорят, что в суде свидетельство четырех странствующих скоморохов приравнивается к свидетельству двух оседлых или одного горожанина домовладельца.