Рождение волшебницы
Шрифт:
В городских воротах Золотинка не нашла стражи и вообще никого. Она отомкнула запертую висячим замком караульню и нашла там порядочный запас боевого железа. Одним движением сети она сгребла все в кучу – мечи, бердыши, копья, щиты, ручные и ножные кандалы, колодки, нагрудные латы и шлемы, несколько треххвостых плетей, – вытащила грохочущую дребедень наружу и развесила на дубовых створах ворот, пустив старые высохшие доски ростками.
Окинув затем окрестности внутренним оком, Золотинка почувствовала чье-то напряженное, с оттенком враждебности, присутствие. Внимание это отдавало любострастием… было там сосредоточенное, даже лихорадочное намерение. Так, сохраняя видимость
Вор, решила она окончательно, только, наверное, неопытный. Слишком уж горячится. Она отправилась по дороге, уводящей от ворот, спорой ловкой походкой, в которой не было уже ничего от беззаботных дурачеств – взгляд в спину словно бы подгонял ее.
Поднявшись на взгорок, Золотинка решилась оглянуться – и точно, оборванец преследовал ее, поотстав. Захваченный врасплох, несмотря на разделявшее их расстояние в сто или двести шагов, он не успел скрыться – негде было прятаться среди открытых пустырей с редкими пыльными кустами. Он двинулся как бы сам по себе, вразвалочку, посвистывая, очевидно, и поглядывая в небеса. Бродягу не занимала ни караульня, ни развешенное на воротах богатство – немалое по рыночным ценам. Нездоровый интерес его ограничивался Золотинкой.
Настырный проходимец уже отравил тот блаженный полусон чувств, то мечтательное, наяву забытье, которое было где-то близко, обещая пророческое прозрение и, может быть, кто знает? чудесную связь с чувствами и ощущениями Юлия через сотни верст в Толпене. Преследователь нарушал покой, то внутреннее согласие ощущений, которое необходимо для прозрения. Золотинка знала по опыту, как трудно сосредоточиться, войти в нужный настрой и как легко сбиться на всяком досадном пустяке. Оставалось одно – не замечать проходимца в расчете на то, что он рано или поздно отстанет и потеряется.
Версты через две дорога поворачивала к северу, карабкаясь на зеленые склоны гор. А Золотинка знала там укромную тропку на юг к морю, в дикие кручи и заросли, где нечего было искать ни людям, ни овцам, где отродясь никого не бывало, кроме одиноких мечтателей и разбойников. Здесь она рассчитывала затеряться.
Она осматривалась внутренним оком и каждый раз чуяла где-то близко горячий охотничий гон. Частые повороты дороги, корявая растительность по обочинам и камни давали богатые возможности для игры в прятки. Наконец, она сбежала едва приметной тропкой вниз по каменистому склону и оказалась в заветных дебрях. Потеряв дичь, бродяга отчаянно недоумевал где-то там, на дороге.
Золотинка успокоилась, скоро она услышала томительный рокот прибоя, сняла плащ и личину, которую трудно было носить по жаре, потом подоткнула подол за пояс, чтобы не порвать шелк, прыгая по камням и кручам. Теперь она часто останавливалась и озиралась, пытаясь узнать место, где четыре года назад лежала в жесткой траве и, раскинув руки, бредила наяву будущим. Малый распадок этот однако трудно было сыскать, хотя в памяти всплывали забытые, казалось, подробности.
Однообразные нагромождения скал, куцые, покалеченные ветрами сосны и можжевеловые чащи манили скорой отгадкой и опять обманывали. Золотинка плутала, в недоумении возвращаясь назад, чтобы взобраться на какую возвышенность и оглядеться. И наконец с досадой в душе принуждена была отказаться от надежды найти то, что потеряно было в пучине прошлого, по-видимому, безвозвратно. Она живо сбежала с поросшего дроком косогора в открытую на море ложбину и тогда… узнала этот клочок земли между камнями.
Здесь
Священный морской простор. Золотинка сидела на краю обрыва, потом бросила плащ и легла, пытаясь сосредоточиться на далеком, вспомнить полузабытый восторг и упованья, с которых началось все то, что привело ее теперь сюда снова. Мысли блуждали, уклоняясь на впечатления сегодняшнего дня. С завистью переживала она счастливое беспамятство, которое охватило народ на площади, трудно было убедить себя в важности и благотворности одинокого чудачества, после того как какой-нибудь час назад ты пробился через восторженную, ревущую, безобразную и родную, знакомую, как море, как море же, как небо, как земля непостижимую толпу.
Она подумала, что все это ужасно глупо. Глупо, что она здесь, а Юлий там, когда хорошо вместе. Глупо молчать, когда нужно говорить. Глупо отталкивать, когда томится грудь. Глупо мечтать, когда столько жизни! И самое глупое то, что сколько ни повторяй себе глупо, через глупость не переступишь.
«К черту!» – сказала себе вдруг Золотинка. Без промедления взметнула она платье, собираясь раздеться, чтобы бежать к морю. И только закинув подол на голову, сообразила, что надо бы осмотреться. Она окинула внутренним оком скалы и словно обожглась о жаркий задор охотника. Забытый, оставленный в небрежении проходимец опять рядом. И, верно, подсматривал.
Со вздохом Золотинка спустила платье, одернула на бедрах и обернулась, не удосужившись застегнуть лиф. Глаза ее сузились. Хватит играть в прятки!
Проходимец и не скрывался больше, он зашуршал щебнем на круче между сосен и скатился, отчаянно размахивая руками, прямо к ногам волшебницы, где окончательно потерял равновесие и хлопнулся на колени, упершись в землю ладонями. Оборванный одноглазый бродяга. Темное, в подсохшей коросте и давних рубцах лицо его искажала косая тряпица, что проходила, прихватив немытые патлы на лбу, через глазную впадину и заросшую недельной щетиной щеку за ухо. Мало располагающую рожу эту уродовал также изломленный горбатый нос. Однако Золотинка, разбирая чужие ощущения, не улавливала телесной боли. Угадывалась смесь враждебности и слащавости, из которой складывается обман. И дикая разноголосица побочных, трудно различимых между собой вожделений. Распрямившись, Золотинка не застегнулась, не позаботилась прикрыть грудь и в бешенстве бросила:
– Что надо?
– Одна, без толпы холуев, без спутников… – Боже, что это был за голос! Неестественный сип, какой приобретают, по некоторым рассказам, больные дурной «мессалонской болезнью».
Одним своим глазом Косой приметил, как посверкивал меж ее грудей тяжелый зеленый камень.
– Ты Золотинка? – сказал он затем с несколько вычурной развязностью, в которой проскользнула и неуверенность.
– Что это еще за «ты»? – возразила она, стараясь обуздать удушливую волну враждебности, на которую не имела права, обладая подавляющим преимуществом в силе.
– А ты хотела на вы? – гнусненько хмыкнул он. – Где же ты видела, чтобы убийца величал жертву на вы?
И показал нож – скользнувшее из рукава лезвие, довольно невзрачное, в пятнах ржавчины. В глуповатом удивлении Золотинка вскинула брови – она почему-то не ожидала, что появится и нож. Но в чувствах его прощупывалось лихорадочное возбуждение, которого, может быть, хватило бы и на убийство.
– Тебя наняли? – сказала она наугад.
– Догадливая.
– Так. Ты из столицы? – продолжала она по наитию.