Рождение волшебницы
Шрифт:
– Я – оборотень? – изумилась Золотинка, подзабыв двусмысленные объяснения на горе. – Я не оборотень, – произнесла она слабым голосом и убежденно.
– А кто оборотень? – продолжал он в ознобе.
Золотинка подвернула рукой снег волос и занесла к глазам.
– Никто не оборотень, – сказала она почти спокойно. – Каждый тот, кто есть. И всегда им был.
– Как? И жена моя Золотинка, которая стала невесть кем?
– Та, что дала тебе нож?
Он нетерпеливо мотнул головой, отметая ненужные уточнения.
– Это
– Ты сюда и своих подруг приплела?
– Она и есть Зимка. Без обмана.
– А ты кто? Без обмана.
– Я – Золотинка.
Юлий тронул грязный, в ссадинах и кровоподтеках лоб.
– Повтори еще раз.
– Золотинка, – прошептала она, неведомо отчего оробев – словно у него было средство это заявление опровергнуть.
– И всегда ею была?
– И всегда ею была. Ну то есть как… В каком-то смысле не всегда. Но с начала.
– Так, – молвил он, совершенно уже ничего не понимая. – А та, другая? С начала и с конца, и во всех смыслах.
– Зимка Чепчугова дочь Лекарева из Колобжега. – Она забавно пожала плечами – можно ли выразиться полнее.
– А кто ее обратил в эту… из Колобжега?
– Я обратила, – ответила она, не видя возможности объяснять ему сейчас подробности их с Зимкой схватки и обоюдного превращения.
Юлий дернулся – вот поймал он колдунью на слове, вот добрался до определенности, что-то как будто забрезжило в зачарованном хороводе призрачной правды.
– Ты ее обратила? – повторил он, требовательно присматриваясь к Золотинке. – Да.
– Хорошо. А кем она была до того?
– До этого она была великой слованской государыней и великой княгиней Золотинкой.
– А ты что? Ты откуда взялась?
– Я только Золотинка. Еще я была пигаликом.
– Так, – он опять запнулся. – Вас становится все больше… Ты была Золотинкой, но не была княгиней, а она была Золотинкой, но не была пигаликом. Так?
– Что-то этого я уже не понимаю, – смутилась теперь Золотинка.
– Но ведь вас было две?
– Нас было две… – завороженно повторила она.
– Так, – измученно выдохнул он и помотал головой. – Начнем с начала. К черту всех посторонних. Семьсот шестьдесят девятый год. Лето. Это ведь вполне определенное время, тут путаницы не должно быть. Так?
– Так.
– Я таскаю помойный ушат по Колобжегу. И со мной еще кто-то, тоже вполне определенный человек. С кем я таскаю ушат?
– Со мной.
– С тобой? – повторил он в недоверчивом удивлении. Он совсем не ожидал такого простого и, главное, однозначного ответа. – С тобой? – Он посмотрел на девушку, словно чего-то еще ожидая. – С тобой?
Это-то и было самое важное.
Только тогда… только теперь он понял!
– Мы таскали ушат с тобой? – проговорил он тихо, словно опасаясь спугнуть новое, светло поднимающееся в нем чувство. – Это была
Золотинка не могла говорить. Только кивнула.
– Ты… – повторил Юлий размягченным голосом. – А потом, на скале, над Белой? Потом, в Каменце?.. Помнишь, что я сказал тебе на скале?
Золотинка кивнула и повторила тогдашние его слова без промедления:
– Бесполезно… бесполезно лгать на краю бездны. Что значат перед этими вечными далями наша бескрылая ложь и наша самодовольная, ограниченная правда? Я это запомнила.
– И ты поцеловала…
– …Камень.
– А когда ты ушла… я тоже поцеловал.
– Я слышала шум обвала или лавины.
– Я бросил тот камень в пропасть.
– А я…
– Ты, – молвил он, невесомо коснувшись кончиками пальцев ее запачканного песком колена, отчего Золотинка сбилась и ничего уже не смогла произнести, кроме коротенького, похожего на всхлип:
– Я.
– Боже! Да ведь я же тебя люблю, – проговорил, прошептал он, словно удивленный, словно сраженный этой нечаянностью. – Здравствуй, Золотинка.
Она кивнула и опустила голову, но не так быстро, чтобы он не заметил слезы. Они молчали так долго, что трудно было продолжать.
– Что у тебя с голосом? – глухо сказала она, наконец, не открывая лица.
– Ай! – отмахнулся он. – Скоморохи смазали глотку какой-то дрянью. – Обещали, к ночи пройдет.
Они сидели на горячем сухом песке, не замечая жаркой одури дня.
– Золотинка, – позвал потом Юлий.
– Да.
– Я все равно не понимаю.
– Я тоже. – Она подняла ясные, умытые слезами глаза.
– А почему у тебя волосы белые?
– Поседела, – сказала она с печальной усмешкой. – Мы прожили целую жизнь, Юлька. Порознь. Может, я бы не поседела, если бы мы шли с тобой вместе.
– Моя вина, – молвил он тихо. – Я очень любил тебя… – и удивился тому, что сказал, удивился этой чудовищной несуразице. – Я люблю тебя! – вскинул он взгляд. – Боже мой, я всегда любил тебя! А когда не любил, – тогда и не жил. Когда любил – то жил. Я любил тебя и тогда, когда любил ее…
Трудно было ему говорить об оборотне. Золотинка кивала часто и поспешно, чтобы он не договаривал до конца, не мучался. И они опять замолчали, от полноты чувств, от невозможности пережить и постичь все, что нахлынуло на них разом.
– А ты? – начал он. – Ты много пережила за эти годы?..
– Не так много, как ты.
Он удивился.
Она пояснила:
– Полгода я была в камне, без чувств. Я меньше тебя жила.
– Как странно, – сказал он, подумав. – Я совсем не знаю тебя.
– И я.
– Но я люблю тебя. И всегда любил.
– И я, – прошептала она эхом. Слабое, нежное эхо, от которого изнемогает сердце.
– Послушай! – спохватился он вдруг. – Но это правда? А кто запустил искрень? Сорокон и все это…