Рождение волшебницы
Шрифт:
Золотинка заметила, как большой палец господина Ананьи, без малейшего усилия выскочив из сустава, взбугрился своим основанием на поверхности ладони. Словно палец этот удерживался в пясти одним только кожным покровом… И тут же легко вернулся на место, возвратив ладони естественные очертания. Ананья проделал эту чудовищную штуку с той непроизвольной легкостью, с какой сосредоточенный на важных мыслях человек может облизнуть губы или почесать кончик носа.
Загорелое лицо девушки потемнело, и яркой краской пылали мочки ушей.
– Но девушка… послушайте! Господин Ананья! Это не годится, –
– Ах да… девичья стыдливость! – сообразил тот. – Все эти прелести, – скользящий взгляд блеклых, лишенных ресниц глаз показал, что имеется в виду, – они к делу не относятся.
Безмолвный знак человеку с пуговкой на макушке, и в комнату, придерживая меч, вошел кольчужник, за ним теснились другие.
– Конечно, я понимаю… Если бы какая добрая женщина, – пролепетала Золотинка, беспомощно озираясь.
– Глупости! – беспокойные пальцы Ананьи – пухловатые и белые, как черви, – развернулись, извиваясь. Он сделал шаг, и Золотинка отшатнулась, не в силах совладать с ужасом перед этими гибкими руками, перед бесцветным взглядом не имеющих глубины глаз.
И Поплева – он прерывисто дышал, не разжимая губ, – рванувшись, подхватил за осевую ножку мраморный столик, взмахнул этим малоповоротливым оружием над собой так, что задел потолочную балку – стража отпрянула. В следующее мгновение засверкали клинки, опустились, нацеливаясь, лезвия бердышей. С естественным для бескостного существа проворством Ананья шарахнулся под защиту кольчужников, а Кудай сдавленно взвизгнул.
– Убейте! – выдохнул Ананья из-за спины кольчужников.
– Убью! – рычал Поплева, поводя сокрушительным столиком.
Стражники, не скучиваясь под удар, расступились, рассчитывая замкнуть в кольцо Поплеву и жавшуюся к нему Золотинку.
– Стойте! Остановитесь все! – рыдающим голосом вскричала девушка и раскинула руки, защищая собой отца. – Что за важность! – горячечно продолжала она. – Я разденусь! Пустяки!
– Не нужно, малышка! – быстро вымолвил Поплева, но она рванула лихорадочно пляшущими руками завязки и спустила юбку с бедер, оказавшись в длинной по колено рубашке, под которой оставалась еще одна – короткая нижняя, без рукавов. Она скинула верхнюю рубашку, путаясь в ворохе тряпья на голове, и остановилась. Руки скрестила на груди, захватив пальцами плечи. Лицо ее некрасиво исказилось, волосы разметались.
Стражники оглядывались на Ананью. Тот, тронув кольчужника, высунул из-за живого укрытия обширный красный тюрбан и узенькую голову. Болезненно бледный, он, однако, сдерживал мстительное чувство, подзуживавшее его на жестокость… Несколько мгновений промедления спасли Поплеву.
– Впрочем, – с неожиданным самообладанием молвил Ананья, – люди, обладающие Асаконом, не стали бы горячиться из-за такого пустяка, как девичья стыдливость. Асаконом здесь и не пахнет. Убери, дуралей, стол.
С некоторым сомнением Поплева опустил столик на пол ножкой вверх и отступил от мраморного орудия.
– Клянусь печенью великого Рода, верно говорят: медведь тоже костоправ, да самоучка, – как бы одобрил его покладистость Ананья.
Он отгреб ногой брошенный на пол ворох разноцветного полотна и тронул девушку сквозь рубашечку… Велел откинуть
Наконец, присматривая краем глаза и за Поплевой, тщедушный человечек присел, чтобы перебрать нехитрые Золотинкины одежды. Прежде чем оставить девушку совсем, он разломал кинжалом башмаки – отделил каблуки и расслоил кожу. А когда покончено было и с этим, отшвырнул испорченную обувь. Равнодушно окинул взглядом скромные прелести «начинающей красавицы», обозначенные под полотном двумя бугорками…
Золотинка сгребла свое в ком и разрыдалась, поспешно отвернувшись к стене. Под ее всхлипы и подвывания они раздели Поплеву, не обронившего ни слова. Затем Ананья с прежней деловитостью отвесил Кудаю тумак по затылку. Жалобно охнув, тот кинулся ловить губами карающую руку. Ананья толкнул его и вышел. Комнату покинули все, не исключая подобострастно хныкавшего Кудайку. И проскрипел ключ. Слышно было, как за дверью удаляется, лязгая железом, стража.
Между тем в комнате что-то зашуршало, причем непонятный шум усиливался. В очаг посыпалась сажа, потом свалился тонкий замурзанный шнур – и сразу вытянулся в струнку, как окостенел. Откуда-то сверху по этому шесту скользнула фигурка. Прямо в кучу золы, подняв тучку пепла, спрыгнул маленький, донельзя грязный, черный от сажи человечек, похожий на горного пигалика – так он был мал, Золотинке по пояс. Белки глаз посверкивали на личике нежданного трубочиста, на мятом, неподвязанном халате различалось золотое и серебряное шитье. Человечек шаркнул глазами, живо оглядываясь. Грязный пальчик он приложил к губам, указывая тем, что его появление не подлежит огласке.
Но прежде чем обитатель трубы подал голос, Золотинка его узнала – это был уменьшившийся до нелепости Миха Лунь.
– Я все-все слышал, – тоненьким, тоже уменьшившимся голоском сказал волшебничек, – друзья мои, вы держались… то была подлинная отвага!
В чем он усматривал отвагу? Можно было предполагать, что при нынешнем его росточке всякие предметы и события представлялись ему в преувеличенном виде.
– Здравствуйте, Миха! – молвила Золотинка, утирая слезы.
– Желаю здравствовать! – пискнул он. На его пальчике посверкивал малюсенький Асакон. – Очень хочется пить! Ужасно! По правде говоря, товарищи, я изнемогаю от голода и жажды.
Левой рукой Мишенька придерживался за уходящий в дымоход шест, который образовался, как Золотинка догадывалась, из халатного пояса, в связи с чем волшебничек остался в распоясанном и расхристанном виде.
– Вот! – сказал между тем Поплева, протягивая бедолаге горсть зачерствевших хлебных крошек и полуобгрызенный хвост копченой селедки. – Только не надо бы. Пить еще больше захочется.
Предупреждение не возымело действия, Мишенька жадно накинулся на еду. Запихиваясь крошками, он покинул очаг, даже не пригнув головы под его входным сводом. За спиной волшебничка со звучным шуршанием что-то ухнуло. То, внезапно потеряв жесткость, свалился в золу серебристый пояс халата.