Рожденная революцией
Шрифт:
На лужайке тарахтел старенький, видавший виды «фордзон». Около него суетились три человека в замасленных рабочих спецовках, а рядом с ними – низкорослый мужичонка в драной поддевке – Лукич. Неподалеку стоял и упоенно ковырял в носу мальчишка лет семи.
– Эй, Лукич! – крикнул Басаргин. – Чего это у вас? Танк?
– У-у, Анисим! – обрадовался Лукич. – А я уж загоревал – у нас слух пустили, будто тебя лесные ухлопали, ан – шалишь! Целый наш заступник! Мужики, – повернулся он к рабочим, – знакомьтесь: это власть нашенская, а это, Анисим, аж с самой Москвы, с завода
– Шефы ихние мы теперь будем, – улыбнулся рабочий. – Вот трактор собрали. Артель надо делать!
– Надо! – подхватил Лукич и взял лошадь Басаргина под уздцы. – Заворачивай ко мне без никаких! Эй, Платонида! Тащи гостям по кружке молока! Без никаких! Ну-ка, сынок, – обратился он к мальчонке, – дуй к матери, одна нога здесь, другая – там!
– Да у тебя самого дети, не надо молока, – сказал Басаргин. – Что у тебя за манера – ровно околоточному подношения вечно делать?
– Околоточному мы не молока, мы ему штоф водки ставили, – улыбнулся Лукич. – А ты – наш, плоть, можно сказать, от плоти, тебе молочка поднести – нам одно удовольствие!
Мальчик убежал, а Лукич продолжал тараторить:
– Ну чего там насчет артели говорят? Даешь или как? Ты знак только дай – я деревню вмиг подыму, сообща через год сыты будем, уж я уверен! Если же все подымутся, да в поле, да и по кулачью разом – это о-ё-ён! От кулачья мокро останется!
– Будет артель, Лукич, – улыбнулся Басаргин. – Дай срок с бандами управиться.
– Э-э-э… – Лукич махнул рукой. – Хоть тебя и Оглоблей кличут – толку нет! Нешто ты один много наработаешь?
– Ну, ты помоги, – улыбнулся Басаргин. – Ружье я тебе на что дал?
– И помогу! – задористо крикнул Лукич. – Укажи, куда бить, – и я в лучшем виде! И общество подыму! Нешто против общества они сила? Солома они! – Довольный своей речью и впечатлением, которое произвел на Колю и Машу, Лукич, наконец, замолчал.
Мальчик принес крынку молока и кружку. Басаргин налил Маше, потом Коле, потом выпил сам. Вернул кружку Лукичу, сказал:
– А насчет подмоги – я без шуток. Если можешь людей поднять, – ничего, кроме спасибо, не будет.
– Трудное дело, – посерьезнел Лукич. – Боятся некоторые. Пули, они и в кулацких обрезах полновесные. Опасаются, одним словом.
– Дурак не опасается, – заметил Басаргин. – Я между прочим, тоже опасаюсь. Шефов побереги, – он кивнул в сторону рабочих.
– Будь в надежде, ружьишко хорошее дал. Да у них у самих наган есть, – сказал Лукич. – А насчет деревенских ты не куксись: я их обратаю – слово и дело!
– Бывай! – Басаргин подошел вплотную к Лукичу, тихо спросил: – Слышь, Потылиха косоротая у вас не появлялась?
– Не видать. Дней пять, как не было.
– А пять дней назад? – оживился Басаргин.
Коля подошел поближе, прислушался.
– Забегала, воду пила. В город зачем-то ездила. Она, вправду сказать, мне не докладалась, да я у ей в солопе билет с железки нашел…
– По карманам лазишь? – погрозил пальцем Басаргин.
– Случайно, – покраснел Лукич. – Платонида
– А Феденьки не видать?
– Это грельского дурачка, что ли? – уточнил Лукич. – Не-е. Этого лет несколько, как нету.
– Ну, все. – Басаргин развернул лошадей. – Бывай.
Лукич долго стоял и махал рукой – до тех пор, пока лесная чаща не скрыла и телегу, и сидящих в ней людей.
– Славный у него пацан, – вздохнул Коля. – А у нас с тобой. Н-да… – он посмотрел на Машу.
– Не я так решила, – в свою очередь вздохнула Маша. – Это твоя теория, дорогой.
– Какие еще теории? – рассмеялся Басаргин. – Рожайте, пока молодые, вот вам и вся теория, сказать по-научному.
– Лукич – боевой мужик. – Коля ушел от опасной темы.
– Все такие, – кивнул Басаргин. – Что в Питере про артели говорят? Скоро ли?
– Пятнадцатый съезд решил, значит, скоро, – сказал Коля. – Будем, как говорится, осуществлять кооперативный план товарища Ленина.
– Слышь, Коля, мне мужики другой раз такой вопрос задают: ну, допустим, сообща. Трудиться, значит. А делить?
– Кто сколько наработал, тот столько и получит.
– Это правильно, – согласился Басаргин. – А станут люди для всех, понимаешь, не для себя лично, а для всех трудиться так же горячо, как для себя? Это же как много о жизни понимать надо, чтобы в первую голову о людях болеть! – Басаргин даже головой закрутил от невероятности такого предположения.
– Я тоже очень сомневаюсь, чтобы в одночасье переделались людские души, – сказала Маша. – Авантюризм это.
– Ладно, – обиделся Коля. – В одночасье никто души переделывать не собирается; мы себе отдаем отчет, что дело это длительное, постепенное, так что не представляй нас дураками.
– Ты же сам рассказывал: едва начинаете вы реализацию какого-нибудь серьезного дела – сразу звонит Кузьмичев и требует «доложить» или как это? «Рапортовать» о том, что все в порядке. А сколько у нас любителей «рапортовать», ты считал?
– Не так много, как ты думаешь, – сказал Коля.
– Но и не так мало, как думаешь ты, – парировала Маша. – Самое страшное, если Кузьмичевы серьезную работу подменят бесконечным словоблудием и парадными рапортами по начальству.
– Я с ней согласен, – кивнул Басаргин. – Однако Грель через три версты будет, мне желательно про твой план наконец узнать.
– Тут нужен меткий выстрел, – сказал Коля. – Один ты что? Ничто, прямо скажем. Ну, узнаешь, где какая шайка-лейка была вчера. Где она будет завтра. Да ведь не одна шайка эта – много их. Смысл в том, чтобы попытаться собрать их в кучу, да и кокнуть разом!
– Легко сказать, – протянул Басаргин.
– Мы поможем тебе. Сейчас мы сойдем и пойдем пешком. Явимся к Серафиму – после долгой разлуки, попроведать. Представимся ему блатными. Если Серафим то, что я о нем думаю, а я, брат, десять лет о нем думаю, то Потылиха уже сообщила ему, что бритого в поезде убил неизвестный блатной. Это же подтвердит и Феденька. А мы с Машей попытаемся влезть к Серафиму и в доверие, и в душу, ясно?