Рождественская карусель
Шрифт:
– Особенно когда дело касается личной жизни, – сухо заметила Лия.
Шон скривил рот в иронической улыбке.
– Здесь вы правы. Личная жизнь у него всегда была удивительно запутанная.
– А теперь он впутал в свои проблемы и вас!
– Мне не за что винить Пита, – искренне ответил Шон, снова вспомнив о Марни. – Свою жизнь я запутал сам.
Лия сгорала от любопытства – об этом он догадался по ее лицу. Но Шон не собирался с ней откровенничать, поэтому перешел на другую тему.
– У вас очень симпатичная
Лия улыбнулась, и от этой радостной, доброй улыбки у Шона что-то сжалось внутри.
– Да, мама такая. Она любит людей, для нее все вокруг – друзья. – И вдруг на лицо ее набежала тень, аметистовые глаза затуманились. – Она не слишком переживала из-за меня?
– По-моему, нет. – Шон нахмурился, подметив в ее тоне беспокойство. – Лия, вы говорили, что особенно нужны матери, именно сейчас. А почему? Что случилось?
На лице ее отразилось откровенное изумление. Значит, он не только слушал, но и запомнил ее слова! Шон невольно поморщился: неужели она видит в нем бесчувственного негодяя, которому наплевать на ее переживания?
– Они с папой…
Лия запнулась, опустив глаза.
– Ваш отец болен? – не вытерпел Шон. – Или… еще хуже?
Черт побери, если у нее умер отец и Лия спешила, чтобы утешить мать в горе, а он преградил ей дорогу… такое непростительно!
– Нет, нет, что вы! – поспешила уверить его Лия, и словно гора свалилась у него с плеч. – Просто… они разошлись. Полгода назад. Папа сказал, ему не хватает свободы. И ушел.
– Классический случай, – усмехнулся Шон. – Держу пари, то же самое говорил и мой старик. Да я и сам раз или два прибегал к этой отговорке.
Лия молча вскинула на него потемневшие глаза.
– Дорогая моя, такое случается.
– Но чтобы с моими родителями… Я никогда не думала… Они всю жизнь прожили вместе. Никогда не ссорились. Два года назад отпраздновали серебряную свадьбу.
– Значит, вам повезло.
Ощутив внезапную неловкость, он поднялся и начал ворошить кочергой угли в камине. Пламя вспыхнуло с новой силой.
– У вас, по крайней мере, были и мама, и папа. Не всем выпадает такое счастье.
– Знаю, вас бросил отец; но это же не значит, что у всех…
– Дорогая, ничто не длится вечно!
«И твоя верность в том числе!» – мысленно добавил Шон, напомнив себе, как легко Лия забыла о своем обете. Нет, его не проведешь невинным личиком: ему-то хорошо известно, какова эта особа на самом деле!
Он подбросил в камин угля.
– Такова жизнь. Любой брачный союз рано или поздно распадается.
– Но ведь так не должно быть!
– Вы думаете? Тогда выходите замуж за лебедя или за морского конька. Эти существа всю жизнь спариваются с одним и тем же партнером. От людей такой верности не дождетесь.
– То, что вы изящно именуете «спариванием», – с отвращением скривив губы,
– А я не верю людям – ни всем вместе, ни каждому в отдельности.
«Особенно тебе, и особенно в том, что касается любви!» – мысленно подытожил он. Во рту стало сухо и горько от мыслей о ее двуличности.
Наступило тягостное молчание.
– Вам что-нибудь принести? Может быть, чаю?
– Перестаньте, Шон! – огрызнулась Лия, по-видимому, все еще под впечатлением от употребленного им слова «спариваться». – Почему бы не признаться честно: вы не знаете, куда от меня деваться, и не чаете, когда же я наконец уберусь с глаз долой?
– С чего вы взяли? Напротив, роль сиделки пришлась мне по душе. После двух с половиной месяцев трудного выздоровления приятно почувствовать себя, так сказать, в противоположной роли.
– Могу поспорить, пациент из вас был кошмарный! – с лукавой искоркой в глазах заметила Лия.
Шон невольно улыбнулся в ответ.
– Хуже не бывает! Не знаю ничего тяжелее вынужденного безделья. По сравнению с этим ухаживать за больными – одно удовольствие.
Как ни странно, Шон говорил вполне искренне. Последние два дня пошли ему на пользу: улеглось тоскливое беспокойство, терзавшее его уже три месяца, рассеялось уныние, исчезли ночные кошмары, из-за которых он боялся засыпать. Да у него просто не было времени на нытье и жалость к себе! Лия ведь нуждалась в постоянном уходе, и забота о ней не оставляла ни одной свободной минуты.
Объяснение вполне логичное, но Шону почему-то казалось, что дело не только в этом.
– Расскажите мне о вашей семье, – попросила Лия, с благодарной улыбкой приняв у него из рук чашку чая. – Я еще ничего не знаю о вашей матери. Она, наверно, тяжело пережила уход мужа?
– Сказать, что она была в отчаянии, – значит ничего не сказать, – ответил Шон, садясь на свое место. – Весь ее мир пошел прахом. Она осталась совершенно одна – беременная, с ребенком на руках, без всякой надежды на помощь. Она была убита горем, и мне пришлось взять на себя заботу о ней и о Пите, когда он появился на свет.
– Значит, в девять лет вы стали взрослым.
Шон молчал, опустив взор на судорожно сцепленные руки. Ему было не по себе. Три дня назад он лишь мельком упомянул о своем детстве, уверенный, что Лия тут же это забудет, а она, оказывается, запомнила каждое слово.
– Я Козерог, – сказал он наконец, решив обратить тяжелый разговор в шутку. – День рождения у меня двенадцатого января. Кто-то мне говорил, что козероги рождаются стариками.
– Я тоже об этом слышала. Но с возрастом, говорят, они молодеют душой. Лет через двадцать вы станете веселым и беззаботным, как мой шестнадцатилетний кузен Джеймс. Тогда уже я буду для вас слишком старой, если, конечно, вы не увлекаетесь старушками.