Рождественский подарок

Арсаньев Александр

Мира подошла к окну и отодвинула драпри. Оконное стекло было залеплено белыми снежными хлопьями, которые продолжали падать, как будто с разверзшихся небес. Но метель утихла, и это давало хотя бы какую-то надежду…

– Яков Андреевич, – обернулась Мира, – вы помните как и при каких обстоятельствах мы познакомились? – она улыбалась мне одной из своих самых нежных улыбок.

– Такое не забывается, – ответил я. Перед глазами у меня промелькнули джунгли, пламя костра и древний дворец раджи.

– Я обязана вам жизнью, – сказала Мира.

– Милая

Мира, – я покачал головой в ответ, – ты давно оплатила свои долги!

– Возможно, – согласилась индианка, склонив голову на бок, и копна тяжелых, черных волос рассыпалась по ее плечам.

В эту секунду я подчинился внезапному порыву и обнял ее.

Тогда я почувствовал на своих щеках ее слезы.

– Как это у вас говорится, Яков Андреевич, не было бы счастья, да несчастье помогло?! – вспомнила моя индианка известную русскую пословицу.

– Да, – коротко ответил я. Мне казалось, что я впервые увидел, насколько она прекрасна.

– Ты жалеешь? – спросил я ее, когда буря нашей страсти утихла, а за окнами забрезжил рассвет.

– Нет, никогда! – воскликнула индианка, ее черные глаза гневно блеснули. – Почему вы спрашиваете, Яков Андреевич?

Это вы жалеете? – с горечью спросила она.

– Нет, – ответил я, хотя и не совсем искренне. Теперь я прекрасно понимал, что между нами никогда больше не будет тех светлых дружеских отношений, что были прежде. Я вполне сознавал, что не должен был этого допускать. К тому же мне очень не хотелось портить ей жизнь, но она, казалось, и не желала другого…

– Я так счастлива, – сказала моя индианка. – Теперь меня ничего уже не пугает, – добавила она легкомысленно и забралась на оттманку с ногами в изящных атласных туфельках, перевитых атласными летами. – К тому же, – добавила Мира уверенно, – я не сомневаюсь, что Кинрю сумеет вытащить нас отсюда…

– Мне бы твою уверенность, – произнес я чуть слышно. Мне не хотелось ее пугать, но я сознавал, что положение наше очень серьезно, и если мне не удастся-таки доказать нашу с ней невиновность, то нам вряд ли поможет даже мой старинный приятель московский обер-полицмейстер Шульгин. – Я боюсь, что Гродецкий сделает все от него зависящее, чтобы мы с тобой, милая Мира, отправились по этапу в Сибирь! – тогда я еще и не догадывался, что эта участь так или иначе не минует меня.

– Почему он нас так ненавидит? – воскликнула Мира.

– Ты же у нас прорицательница! – усмехнулся я.

– Но если убийца Гродецкий, – вслух рассуждала моя индианка, – то он же нарочно подстроил все так, чтобы обвинили нас с вами! Готова даже поспорить, что это именно он посоветовал князю пригласить в имение Мадхаву с Агастьей на Рождество, чтобы нас обвинили в сговоре с ними… Яков Андреевич, – Мира устремила на меня долгий, пристальный взгляд, – по-моему, у вас появился враг и очень могущественный, – протянула она.

– Мне кажется, ты права, – вынужден был согласиться я.

Мира рассуждала очень логично. Она во всем и всегда разделяла со мною тяготы моего служения, и, по-моему, я даже

любил ее. Мне снова вспомнились те самые белые перчатки, врученные мне при посвящении… Я поклялся себе отдать их ей, как только мы вернемся в столицу.

– Яков Андреевич, о чем вы задумались? – спросила Мира.

– О паре белых женских перчаток, – ответил я. Мне вспомнились слова обрядоначальника, обращенные ко мне, когда новообращенным вновь ввели меня в ложу для объяснения смысла обряда. Обрядоначальник протянул мне вторую пару перчаток и торжественно произнес: «Вам надлежит избрать себе подругу, обручиться с нею, словно с невестою, сочетаться священным браком с премудростью, небесной девой Софией, и да станет она вам единой избранницей на долгие времена!»

– О каких-таких перчатках? – Мира чувствовала, что речь сейчас пойдет о чем-то безмерно важном, значительном, о том, что сможет изменить ее жизнь… – Ну, не томите же, Яков Андреевич! – взмолилась она.

– Это что-то вроде обручальных колец, – ответил я. – Только значит гораздо больше!

В этот момент за дверью послышались шаги, и щелкнул замок.

Разочарование, что я прочитал в глазах моей индианки, трудно, пожалуй, было бы описать словами.

Дверь открылась, на пороге стояли Кинрю и Грушенька.

– Какие гости! – обрадовался я.

– Грушенька все мне рассказала, – задумчиво произнес японец. – Сейчас она сама расскажет все, что ей известно, вам, Яков Андреевич!

– Правда?

– Да, – закивала Грушенька. – Мне это совсем нетрудно, – заулыбалась она.

– Тогда, – перешел я к делу, – может быть, ты объяснишь нам, почему поторопилась пригласить нас к обеду?

– Хорошо. Если это на самом деле важно, – серьезно произнесла она, перекинув свою толстую косу через плечо, – я объясню.

– Уж будь так любезна, – попросила индианка.

– Но я надеюсь, вы не выдадите меня, – сказала она.

– Разумеется, нет, – пообещала Мира.

– Меня попросила мисс Браун, – сказала Грушенька.

– Зачем ей это понадобилось? – осведомился я.

– По-моему, у нее было свидание с господином поляком, – пожала плечами экономка. – Уж она меня так просила, так просила… Я давно заметила, что у этих господ – роман, – выговорила она с придыханием. – Ну вот и надо было устроить так, чтобы вы с господином японцем, – Груша кивнула на Кинрю, – вышли из ее комнаты, – пока не появился Гродецкий.

Я удивился:

– А как же дети?

– Так я с ними посидела, – развела руками ключница. – Мне не трудно! – добавила она. – Мы чудесно порезвились у елки! Настя мне даже кулек с волошскими орехами подарить изволила! А мисс Браун такая нарядная была, – добавила Грушенька, – только уж больно взволнованная!

– Грушенька, – вновь обратилась к ней Мира ласковым голосом. – Ты не знаешь случайно, как попал в мою комнату платок покойного князя?

– Откуда мне знать? – экономка перекрестилась. – Я как его увидала, так чуть в обморок со страху не грохнулась! – сказала она.