Рождество в Лондоне, Новый Год в Москве

Хаан Ашира

Мне оставалось только еще раз гордо фыркнуть.

И мы наконец пошли пить кофе, и я старалась не думать, что стоит он тут примерно как джинсы.

– Какие вы молодцы! – восхитился Колька, когда мы ввалились в дом со стаканчиками с горячим шоколадом в руках, с кучей свертков и пакетов и непрерывно ржущие, потому что Алекс по дороге пытался переводить на английский анекдоты про Гену и Чебурашку. – А я еще не ездил за подарками. Надо бы выбраться, но перед Рождеством какое-то дикое количество дел.

Он сидел в гостиной

прямо в своем черном как ночь деловом костюме, и даже под конец дня рубашка под ним ослепляла белизной. Зато глаза у Петрова были опухшие и красные, и он щурился на нас сквозь узкие очки без оправы.

– Ты вообще не спал? – Алекс сел на подлокотник и протянул Кольке свой шоколад. Тот кивнул и отпил:

– Это из Косты?

– Из Мака!

– Надо же, они делают неплохой шоколад.

– Это просто ты стал пафосная задница и наверняка забыл вкус честного гамбургера. В Маке отличный кофе, и шоколад ничего.

Петров только развел руками:

– Виновен. Слушайте, я реально двое суток работал как проклятый, а завтра у нас просвет. Возьмите меня с собой? Куда вы планировали?

– Сент-Джеймс парк, дворец, Гайд-парк, Кенсингтонские сады, – зачитала я наш план.

– Потрясающе. Давно тут не гулял.

– Какой толк жить рядом с парком, если не ходить туда? – наивно спросила я. Оба мужчины смерили меня насмешливыми взглядами. – Что-о-о?!

– Школа! – сказали они хором.

– По прописке? – изумилась я.

– Не поверишь, – кивнул Колька и допил шоколад Алекса. – Слушайте, хочу еще такого.

– Нет, друг мой. Мы идем спать и ты тоже, – Алекс вынул у него из руки стаканчик и подошел ко мне.

– Мы? – удивилась я.

– А ты хочешь досмотреть Гарри Поттера?

– Не, не, я тоже пойду.

Я направилась наверх, а Алекс, забрав стаканчик и у меня – выбрасывать их на кухню. Нагнал он меня уже на лестнице и пошел след в след.

– Ты куда? – нервно спросила я, не выдержав тяжелого дыхания за спиной.

– Спать, – нагло ответил он, встав на лестнице ниже, так что его прозрачные серые глаза были на одном уровне с моим. И губы… Я старалась отвести взгляд от глаз, но неизменно попадала на губы, уголки которых постепенно ползли вверх.

– А… почему за мной? – глупо спросила я. Во рту пересохло, захотелось сглотнуть, но я не смела, слишком близко мы стояли.

– Моя спальня, хочу напомнить, на том же этаже, – отозвался он полушепотом.

– Хорошо… – тихо сказала я и развернулась, чтобы идти дальше. Алекс стоял прямо за спиной, я чувствовала тепло его тела. Я сделала несколько шагов вверх по лестнице, и он тенью повторил мой путь, так и оставшись слишком близко.

Я развернулась, чтобы возмутиться, но покачнулась и прижалась прямо к его груди. Мои губы мазнули по его подбородку… И были тут же пойманы в плен.

Поцелуй

длился не больше секунды. Очень долгой, очень жаркой, очень волнующей секунды, за которую сердце успело ударить не меньше десятка раз.

А потом я оттолкнула его и, спотыкаясь и торопясь, преодолела последние ступеньки, чтобы как можно быстрее запереться в своей комнате.

Но меня никто не преследовал.

Я думала, что зимой гулять по Гайд-парку так себе удовольствие, но еще до роковой встречи одноклассников поняла, что была не права. А теперь мы втроем шли по парку, а Петров как молодой щенок тащил меня за рукав «посмотри на этого мальчика с рыбой, ты ведь помнишь Мэри Поппинс», «здесь водятся пеликаны, иди покажу», «пойдем-пойдем, тут наискосок Уголок Ораторов, скажешь что-нибудь миру». Я совершенно не узнавала того парня с бледным ничего не выражающим лицом с выпускной фотки. Неужели Англия так меняет людей?

Алекс шел молча и задумчиво. Наверное, в Гайд-Парке и Кенсингтонских садах для него было слишком мало метро. Но шутить я не стала. Зато заметила странное – когда Колька был с нами рядом, Алекс брал меня за руку, приобнимал за талию, якобы отодвигая с дороги, наклонялся поближе. Когда я присела на корточки и протянула горсть орехов жирной серой белке, которые тут водились в диком количестве, он наклонился надо мной так, что практически обнимал.

Но стоило Петрову в очередной раз умчаться за кофе, в туалет или чтобы сфотографировать раскидистый дуб с семи новых ракурсов, меня тут же оставляли в покое и почти в одиночестве. Я не понимала его сигналов. Искристая ирония в глазах загоралась, пока мой бывший одноклассник смотрел на нас, а едва отворачивался – меня встречала туманная сталь.

Традиция была нарушена только однажды – мы выползли на подозрительно зеленую в декабре траву на солнечном холме Кенсингтонских садов, и я просто физически ощущала эту непреодолимую пропасть между нами и ними. Когда в Москве ты в декабре можешь только залезть по колено в сугроб, здесь ты сидишь на зеленой траве под теплым солнцем и даже раздеваешься до футболки, потому что жарковато!

Петров усвистел за мороженым, я только и успела пожелать соленой карамели, а я осталась наедине с Алексом.

Я щурилась на зимнее солнце и спокойно ждала свое мороженое и даже не подозревала о его намерениях, когда он потянул меня за руку. Подумала – хочет что-то спросить. И моментально оказалась опрокинутой на траву, а сам Алекс нависал сверху и смотрел очень-очень серьезно.

– Что ты… – я не договорила.

Он провел кончиками пальцев по моим губам. Так нежно, так щемяще и всерьез, что перехватило горло.

– Почему ты вчера убежала от меня? – тихо спросил Алекс.

– Не знаю… – честно ответила я. – Ты такой странный с самого начала. Я не знаю, что и думать.