Розмысл царя Иоанна Грозного
Шрифт:
— Нешто не ведаю яз, что токмо господаревым разумением земля держится?
— А пошто смердам терема ставишь?
— Дозволь молвить, князь-господарь! — И — молитвенно: — По хороминам и подклет. Таки хоромины сотворю, — ни у единого другого князя не сыщешь! — С каждым словом он увлекался всё более. — Самому великому князю не соромно таки хоромины на Москве ставить!
Симеон, захватив в кулак бороду, мерно раскачивался. Речь холопя пришлась ему по душе. Он уже отчётливо видел и гордо переживал восхищение соседей перед будущими хороминами, их зависть и несомненное желание купить или каким угодно средством
— Гоже! Роби, како сам умишком раскинешь.
Васька стукнулся об пол лбом и отполз к выходу.
— Токмо памятуй: не потрафишь — на себя, умелец, пеняй!
Ещё усерднее прежнего принялся Выводков за работу.
К концу месяца вернулась из губы Клаша.
Прежде чем поздороваться с гостьей, рубленник с гордостью объявил:
— Не зря хоромины ставлю.
Она обиженно надула губы.
— А мне и невдомёк, что ты, опричь хоромин, не поминал никого.
Васька сжал девушку в железных объятиях своих.
— Ничего-то ты, горлица, не умыслишь! По хороминам и доля наша с тобой обозначится.
Он увлёк её в сарайчик и с воодушевлением рассказал о своей затее.
— Колико раз зарок давал рушить темницы холопьи…
— Ну, и…
— Ну и рушу!
Девушка пытливо заглянула в его глаза.
— Не поднёс ли тиун вина тебе ковш?
Выводков набрал полные лёгкие воздуха и шумно дыхнул в лицо Клаше.
— Опричь воды, и не нюхивал ничего. — Голос его задрожал. — Не можно мне глазеть на подклет и хоромины в вотчинах господарских. В хороминах и простору, и свету, колико хощешь…
Клаша сочувственно поддакнула.
— Нешто не ведаю яз, что в тех подклетах в пору не людишкам жить, а мышам гнёзда вить?
Он высоко поднял голову и заложил руки в бока.
— И запала мне, Клашенька, думка таки хоромины сотворить, чтобы подклет с терем был, а терема чтобы вроде звонницы держались да и не рушились.
Девушка тревожно поднялась и перекрестилась.
— А не ровен час — рухнут хоромины?
Рубленник уверенно прищёлкнул пальцами.
— Тому не бывать. Всё по земле мною расписано.
Раздув торопливо лучину, он провёл палкою по земле несколько линий.
— Ежели к тоей балке вторую таким углом приладить, вдвое крат выдержит на себе ношу. Потому яз тако разумею: не силы страшись, а ищи ту серёдку, куда сила падает.
Один за другим обозначались на земле затейливые узоры и стройный ряд кругов и многоугольников.
По-новому, властно и вдохновенно звучали его слова.
Клаша ничего не понимала. Но она и не пыталась вслушиваться в смысл речей. Ей было любо не отрываясь глядеть в затуманенные глаза, отражавшие в себе такую безбрежную глубину, что захватывало дыхание и от сладкого страха падало сердце. Чудилось, будто уносилась она куда-то в неведомый край, где воздух синь, как глаза вошедшего в её душу этого странного, так не похожего на других человека, где не видно земли и со всех сторон, из-за прихотливых звёздных шатров льются прозрачные звуки неведомых песен, таких же желанных, смелых и гордых, как его неведомые слова.
Васька неожиданно рассмеялся.
— Да ты, никак, малость вздремнула?
Она вздрогнула и прижалась к его груди.
— Сказывай, сказывай… — И одними губами: — Радостно мне, Вася, и страшно…
— Страшно пошто?
—
Выводков любопытно прислушался.
— И каково?
Она печально призакрыла глаза.
— Из губы приходили. Да суседи, князь-бояре с монахи пожаловали. Дескать, негоже холопям больше господарского ведати. И порешили, будто умельство у выдумщика того от нечистого.
— Эка, умишком раскинули, скоморохи!
— Про умишко ихнее яз не ведаю, а человека того огнём сожгли.
Болезненно морщился огонёк догоравшей лучины. На стенах приплясывали серые изломы теней. В щели скудно сочилась лунная пыль, в ней таял любопытно подглядывавший из-за кучи тряпья на людей притихший мышонок.
Васька взял девушку за подбородок.
— Авось меня не сожгут.
Она отстранила его руку.
— Не гадай ты, Васенька, долю.
И всхлипнула неожиданно. Растерявшийся рубленник подхватил её на руки и, как с ребёнком, забегал с ней по сараю.
— Мил яз тебе аль не мил?
— Милей ты очей мне моих. И то, всё думаю-думаю, каким приворотным зельем душу ты мою опоил?
Он сел на чурбачок и коснулся губами её щеки.
— Поставлю хоромины — челом ударю боярину. — И с глубокою верою выдохнул: — За умельство моё отдаст мне князь тебя в жёнушки без греха.
Обнявшись, они трижды строго поцеловались, как будто сотворили обрядное таинство.
Выводков неохотно пошёл из сарая. У выхода он задержался и поманил к себе застыдившуюся девушку.
— А ежели не отдаст без греха, — мне все дорожки в лесу — родимые. Уйдём мы с тобой в таки чащи дремучие, ни един волк не сыщет.
Он тревожно заглянул в её глаза.
— Аль не пойдёшь?
И, уловив ответ по преданной, детской улыбке, победно тряхнул головой и скрылся.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Сын боярский Тешата изоброчил своих людишек двумя сотнями локтей [27] холста, контырем [28] воску, батманом [29] ржи и двадцатью рублями денег московских ходячих.
Воск холопи собрали за один день в лесу, в пчелиных дуплах. На другое утро людишки разбились на два отряда: женщины и малые дети ушли за подаянием на погосты и в город, а мужики двинулись к Хамовничьей слободе и, дождавшись тьмы, ринулись на грабёж.
27
Локоть — десять вершков.
28
Контырь — два с половиной пуда.
29
Батман — десять пудов.