Розмысл царя Иоанна Грозного
Шрифт:
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Закручинился Иоанн. Принесли гонцы недобрые вести: орды крымские царя Девлет-Гирея близко подошли под Москву. Каждый день жгут они города и селения, угоняют скот и уводят в полон великое множество всяких людишек.
Пушкари, стрельцы и ратники расположились станом вокруг Москвы. До Можайска, Тулы и Володимира расставили воеводы рогатки.
Языки то и дело печаловались в приказах:
— Облютели земские. Приведут они татарву на стольный град.
С утра до ночи Иоанн думал думу с воеводами и служилыми. Бекбулатовича он не отпустил
В Москве, переряженные холопями, неустанно сновали подьячие — искали израды.
Среди них был и Василий.
Сам Иоанн при советниках поручил розмыслу соглядатайство.
— А не тот доподлинный розмысл, в ком умельство есть токмо каменные крепости ставить, а тот, кто и любовью своею воздвигнет промеж царя и крамольников стены незримые, но нерушимые. — И, с сердечной простотой положив руку на плечо Василия: — Иди же и послужи нам.
На другое утро людишки Грязного повели Выводкова по Москве знакомиться с городом.
Розмысл с большим интересом остановился у бревенчатых ворот и стен и не ушёл на заселённые улицы до тех пор, пока подробно не рассмотрел укреплений.
«Ну и умельцы! — презрительно морщился он. — Нешто впрок стены обложены землёю и дёрном? Крот скребнёт, и тот абие в граде будет, а не токмо что басурмены».
Зато земляной вал, проложенный между воротами, в три сажени шириной, привёл его в восхищение:
«Ежели бы такое да в деревеньку нашу лесную!»
В первый день ему удалось ознакомиться лишь с тремя линиями укреплений: Земляным валом, Китай-городом и Кремлём.
Всю ночь просидел Выводков без сна в своей мастерской. В его взбудораженном мозгу роились целые хороводы смелых, сказочных мыслей. Воображение рисовало диковинные крепости, упирающиеся вершинами в небо. Басурмены, которых он видел мельком как-то на царском дворе, толпятся у порога его избы и наперебой зовут куда-то, в еле видные сквозь голубую дымку небесных шатров хоромины светлого рая. Вспоминаются странники, рассказывавшие о заповедных краях, где люди вольны, как птицы, где у каждого человека есть своя добрая доля. И встаёт перед взором в золотом венце тот чудный край, что укрылся за плещущим морем. А басурмены подходят ближе и ближе, склонились к его лицу и что-то горячо доказывают ему. Выводков пристально всматривается. И — странно. Он твёрдо знает, что когда-то видел все эти лица. И вдруг губы растягиваются в улыбку.
«Да вы это, вы, братья мои из деревушки лесной!»
Настойчивый стук в дверь спугнул видения. Василий неохотно открыл глаза. На дворе стояло яркое утро.
— Прохлаждаешься? — проворчал недовольно дьяк из Тайного приказа и торопливо увёл его.
Перед церковью Иоанна Лествичника, у круглого красного шатра, Выводков остановился. На лавках, расставленных в два ряда, подьячие, с видом людей, выполняющих дело первой государственной важности, строчили кабалы и расписки. Смиренно склонясь, объятые священным трепетом перед письменным и книжным умельством приказных, дожидались очереди людишки.
Чуть дальше трусливо жались друг к другу приведённые на правеж простолюдины.
— Идём! — потянул дьяк Василия за рукав. Выводков
Вскоре простолюдинов выстроили в одну линию.
— А и удумал ли кто расчесться с заимодавцами? — зычно спросил подьячий.
Приговорённые потупились и молчали. Лишь один, с изъеденным оспой лицом, кривобокий крестьянин, протянул умоляюще руки.
— Нешто солодко нам под батогами? А с чего расчесться? Землишка татарами разворочена… Кои были достатки — в казну да…
Он оборвался под нещадными ударами бича.
— Идём! — воюще резнул розмысл, сам не узнавая своего голоса.
На Красной площади стоял оглушительный шум. Подле ворохов звериных шкур, овощей, бараньих туш, ослепительно сияющих кругов воску и мёда суетилась чёрная сотня [96] .
У рундуков с образцами кудели и льна толпилась кучка английских гостей. Изредка они обменивались через толмача с черносотенцем двумя-тремя словами и делали вид, что собираются уходить. Тогда торговец, и высоких сапогах и замызганном долгополом кафтане, вскидывал вдруг к небу рысьи свои глаза, истово крестился и ожесточённо тряс кудель перед лицами покупателей.
96
Чёрная сотня — мелкие торговцы.
— Во Пскове не сыщете!
Языки толкались у рундуков, чутко прислушиваясь к каждому слову.
Василий незаметно очутился на гостином дворе. Здесь сразу стало сонливей и будничней. У широких дверей амбаров, на лавочках, обитых объярью, чинно сидели гостиносотенцы. Кое-где холопи неслышно перетаскивали со складов тюки товаров.
— И кому добра толико? — подумал вслух розмысл.
Дьяк насторожился.
— Аль казны недостатно на Русии, чтоб великой торг торговать? — спросил он, подозрительно щурясь на Василия и, не дождавшись ответа, сердито двинулся дальше.
Они вышли на овощную улицу. Отвратительный смрад, шедший от рыбного рынка, захватил сразу дыхание. В углу рынка высился холм из протухшей рыбы и перегнивших остатков овощей. На холме, избивая друг друга, грызлись холопи за обладание добычей. Счастливцы, истерзанные, в крови, торопливо рвали зубами падаль и исступлённо отбивались от наседавших товарищей. Рундучники и лоточники, надрываясь от хохота, наблюдали за боем людишек.
В стороне, отдельно от других, стоял какой-то служилый.
Дьяк мигнул языкам, подошёл к призадумавшемуся наблюдателю и скорбно уткнулся подбородком в кулак.
— Эка напасть, прости Господи! Люди, а живут — зверью позавидуешь.
Василий тепло поглядел на дьяка и взял его под локоть. Ещё мгновение, и он с открытым сердцем рассказал бы, как горько ему глядеть на холопьи кручины, и тем неизбежно погубил бы себя; но служилый перехватил его мысль.
— Како поглазеешь на нужды великие, что по всей земле полегли, другойцы и животу не рад.
Вдруг на него набросились языки.
— Вяжи его, крамольника!
…После трапезы соглядатаи снова отправились в город. Через мост от рыбного рынка они вышли на Козье болото, в урочище пыток и казней.