Розмысл царя Иоанна Грозного
Шрифт:
Болото окружила огромная толпа зевак. На катах ярко горели длинные, до колен, рубахи из кумача.
Под виселицей стоял какой-то тучный человек, одетый с головой в серый холщовый саван. Поп, с большим восьмиконечным крестом в руке, уныло тянул отходную.
Василий локтями проложил себе дорогу к первым рядам.
Поп, плохо скрывая тяжёлую печаль свою, в последний раз воздел руки к небу.
Дьяк содрал саван с преступника.
— Целуй крест, иуда!
Неожиданно крик
— Князь Симеон!
Глубокое сострадание вошло на мгновение в душу Василия, но тут же сменилось почти звериною радостью.
— Онисиму челом ударь от холопей своих! — хохочуще и жутко пронеслось над притихшим урочищем. — Да от Васьки-рубленника тебе, боярин, особый поклон.
Ряполовский вздрогнул, пошарил заплывшими глазками по толпе и, нащупав Выводкова, резко рванулся вперёд.
— Держите!
На аргамаках прискакали к месту казни Малюта и Бекбулатович.
Скуратов услышал вопли боярина и смеющимися глазами окинул толпу.
— А и вышел бы молодец добрый, на кого в обиде князь Симеон.
Не задумываясь, Василий перескочил через тын.
— Ты?! — изумлённо отступил Малюта.
Приговорённый гремел железами, ревел и порывался наброситься на бывшего своего смерда.
Розмысл подбоченился и обдал князя уничтожающим взглядом.
— Не давить бы вас, а псам жаловать!
Бекбулатович шлёпнул Выводкова по груди и повернулся к толпе.
— Тако ли сказывает?
— Тако! — искренне прогремело в ответ.
И, точно по невидимому сигналу, дьяки, подьячие и языки во всех концах урочища торжественно затянули молитву за государя.
— Пой! — затопал ногами Малюта.
Ряполовский сжал плотно губы.
— Пой!
Чтобы избавить казнимого от издевательства, поп торопливо благословил его на смерть и строго шепнул Малюте:
— А ежели пожаловано ему отойти с крестом и молитвой, — казни немедля, ибо дал яз ему остатнее благословение.
Бекбулатович, оскалив клыки, вскочил на помост и подхватил болтавшийся конец верёвки.
Два ката с трудом подняли обессилевшего сразу Симеона и накинули ему на шею петлю.
Малюта взмахнул рукой. Хан с наслаждением упёрся кривыми ногами в столб и потянул к себе конец верёвки.
Изо дня в день толкался Василий с языками по городу. Любимым его местом были улицы вдоль реки Неглинки, где жили немецкие торговые люди и умельцы, вывезенные из разных стран.
Выводков быстро свыкся с чужеземцами и завёл тесную дружбу с рудознатцами, золотарями и розмыслами.
Умельцы
Выводков позабыл о своих обязанностях языка и проводил дни на Неглинке, у немца-розмысла.
Немец занимался не только умельством, но содержал ещё и корчму. В городе русским строго-настрого запрещалась торговля вином, и тайных корчмарей жестоко преследовали приказные. Поэтому корчмы чужеземцев всегда были полны посетителей.
В клети, смежной с корчмой, за кружкою мёда, немец обучал приятеля своему языку, рассказывал о Вестфале, где он родился, о чудесных замках и богатствах европейских стран, о мраморных статуях, что украшают площади городов, и о многом таком, от чего у Василия кругом шла голова.
Набросанный Выводковым план потешного городка после каждой беседы подвергался резким изменениям и переделкам.
— И что не потолкуешь с тобою, Генрих, то в умишко новые думки жалуют! — прощаясь, благодарно улыбался розмысл. — А зато и двор сроблю особный — всем немцам на удивление!
Генрих дружески жал гостю руку.
— Человек — один ум: корошо и некорошо. Ум и училься — всё корошо. Понятно? Учений — зер гут, корошо!
…Фёдор, роясь однажды среди бумаг в мастерской, нашёл чертежи потешного города и показал их Катыреву.
Боярин тотчас же отправился с доносом к царю. Розмысла схватили на Неглинке и доставили в Кремль.
— Тако за милость мою воздаёшь?
По лицу царя ползли бурые тени, и зловеще подпрыгивал, топорщась, клин бороды. Тонкие длинные пальцы с ожесточением мяли бумагу.
— Казни, государь, токмо поведай, каким яз грехом согрешил?
— Держи же, язык басурменов!
Иоанн бросил в лицо Василию скомканный лист.
— Убрать! В железы!
На пороге появились дозорные.
Выводков подхватил бумагу, развернул её и ахнул.
— Изодрал ведь двор свой потешной! Колико труда яз положил на него! — Забываясь, он оттолкнул стрельцов. — Колико ночей не спал для потехи твоей!..
Царь приподнял узкие плечи свои.
— Ужо не упился ли ты?
— А коли и упился, то не вином, государь, а думкой хмельной!
Захлёбываясь, рассказывал розмысл о засевшей в его мозгу затее.
— Ни един человек не внидет тайно в тот двор. А для пригоды сотворю таки подземелья, токмо ты да яз ведати будем!
Борис вырвал из рук Выводкова бумагу, расправил её на столе и подобрал изодранные клочки.
— От израды, сказываешь, схоронить меня хощешь? — остро поглядел Иоанн и перевёл взгляд на чертёж.